ОДА СОЛОВЬЮ[85] Как больно сердцу: песнь твоя гнетет Все чувства, точно я цикуту пью, И зелье дрему тяжкую несет, Меня склоняя к смерти забытью — Не завистью к тебе терзаюсь я, А горько счастлив счастью твоему, Когда, крылатый дух, ты далеко, В лесу, у звонкого ручья, Где листья шевелят ночную тьму, Поешь о лете звонко и легко. 11 О, мне бы сок лозы, что свеж и пьян От вековой прохлады подземелья, — В нем слышен привкус Флоры, и полян, И плясок загорелого веселья! О, мне бы кубок, льющий теплый юг, Зардевшуюся влагу Иппокрены С мигающею пеной у краев! О, губы с пурпуром вокруг! Отпить, чтобы наш мир оставить тленный, С тобой истаять в полутьме лесов. 21 С тобой растаять, унестись, забыть Все, что неведомо в тиши лесной: Усталость, жар, заботу, — то, чем жить Должны мы здесь, где тщетен стон пустой, Где немощь чахлая подстерегает нас, Где привиденьем юность умирает, Где те, кто мыслят, — те бежать не смеют Отчаянья свинцовых глаз, Где только день один Любовь пленяет, А завтра очи Красоты тускнеют. 31 К тебе, к тебе! Но пусть меня умчит Не Вакх на леопардах: на простор Поэзия на крыльях воспарит, Рассудку робкому наперекор... Вот я с тобой! Как эта ночь нежна! Там где-то властвует луна; привет Несут ей звезды дальние толпой — Но здесь она нам не видна, Лишь ветерок колышет полусвет Сквозь мглу ветвей над мшистою тропой. 41 Не видно, что льет легкий аромат — Ковер цветов от взоров тьмой сокрыт — В душистой тьме узнаешь наугад, Чем эта ночь весенняя дарит Луга и лес: здесь диких роз полно, Там бледная фиалка в листьях спит, Там пышная черемуха бела, И в чашах росное вино Шиповник идиллический таит, Чтоб вечером жужжала в них пчела. 51 Внимаю все смутней. Не раз желал Я тихой смерти поступь полюбить, Ее, бывало, ласково я звал В ночи мое дыханье растворить. Как царственно бы умереть сейчас, Без боли стать в полночный час ничем, Пока мне льется там в лесной дали Напева искренний рассказ — И ничего бы не слыхать затем, Под песнь твою стать перстню земли. 61 Бессмертным ты был создан, соловей! Ты не подвластен алчным поколеньям: Ты мне поешь — но царь минувших дней И раб его смущен был тем же пеньем; И та же песня донеслась в тот час, Когда с печалью в сердце Руфь [86] стояла Одна, в слезах, среди чужих хлебов, — И та же песнь не раз Таинственные окна растворяла В забытый мир над кружевом валов. 71 Забытый! Словно похоронный звон, То слово от тебя зовет назад: Не так воображения силен Обман волшебный, как о нем твердят. Прощай, прощай! Твой сердцу грустный гимн Уходит вдаль над лугом за ручей, На склон холма, и вот — похоронен В глуши лесных долин. Исчезла музыка — и был ли соловей? Я слышал звуки — или то был сон? (Игорь Дьяконов) ОДА ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ[87]
Нетронутой невестой тишины, Питомица медлительных столетий, — Векам несешь ты свежесть старины Пленительней, чем могут строчки эти. Какие боги на тебе живут? Аркадии ли житель, иль Темпеи Твой молчаливый воплощает сказ? А эти девы от кого бегут? В чем юношей стремительных затея? Что за тимпаны и шальной экстаз? 11 Нам сладостен услышанный напев, Но слаще тот, что недоступен слуху, Играйте ж, флейты, тленное презрев, Свои мелодии играйте духу: О не тужи, любовник молодой, Что замер ты у счастья на пороге, Тебе ее вовек не целовать, Но ей не скрыться прочь с твоей дороги, Она не разлучится с красотой И вечно будешь ты ее желать. 21 Счастливые деревья! Вешний лист Не будет вам недолгою обновой; И счастлив ты, безудержный флейтист, Играющий напев все время новый; Счастливая, счастливая любовь: Все тот же жаркий, вечно юный миг — Не скованный земною близкой целью, Не можешь знать ты сумрачную бровь, Горящий лоб и высохший язык, А в сердце горький перегар похмелья. 31 Какое шествие возглавил жрец? К какому алтарю для приношенья Идет мычащий к небесам телец С атласной, зеленью увитой шеей? Чей праздник, о приморский городок, Где жизнь шумна, но мирно в цитадели, Увлек сегодня с улиц твой народ? И, улицы, навек вы опустели, И кто причину рассказать бы мог, Вовек ее поведать не придет. 41 Недвижный мрамор, где в узор сплелись И люд иной, и культ иного бога, Ты упраздняешь нашу мысль, как мысль О вечности, холодная эклога! Когда других страданий полоса Придет терзать другие поколенья, Ты род людской не бросишь утешать, Неся ему высокое ученье: «Краса — где правда, правда — где краса!» — Вот знанье все и все, что надо знать. [88] (Иван Лихачев) вернуться Написана в мае 1819 г. Впервые была опубликована в «Энналз ов зэ файн артс» в июле 1819 г. Русские переводы — И. Дьяконов (1973), Е. Витковский (1975), Г. Кружков (1979). Перевод Григория Кружкова: ОДА СОЛОВЬЮ I И в сердце — боль, и в голове — туман, Оцепененье чувств или испуг, Как будто сонный выпил я дурман И в волнах Леты захлебнулся вдруг. Но нет, не зависть низкая во мне — Я слишком счастлив счастием твоим, Вечерних рощ таинственный Орфей! В певучей глубине Ветвей сплетенных и густых теней Ты славишь лето горлом золотым! II 11 Глоток вина — и улечу с тобой! Прохладного вина, в котором вкус Веселья, солнца, зелени живой — И пылкость юных Провансальских муз! О кубок в ожерелье пузырьков, Мерцающий, как южный небосвод! О Иппокрены огненной струя, Что обжигает рот! Один глоток — и мир оставлю я, Исчезну в темноте между стволов. III 21 Исчезну, растворюсь в лесной глуши И позабуду в благодатной мгле Усталость, скорбь, напрасный жар души — Все, что томит живущих на земле, Где пожинает смерть посев людской И даже юным не дает пощады, Где думать значит взоры омрачать Свинцовою тоской, Где красоте — всего лишь миг сиять, Любви, родившись, гибнуть без отрады. IV 31 Прочь, прочь отсюда! Я умчусь с тобой — Не колесницей Вакховой влеком — Но на крылах Поэзии самой, С рассудочностью жалкой незнаком! Уже мы вместе, рядом! Ночь нежна, Покорно все владычице Луне, И звезд лучистые глаза светлы, И веет вышина Прохладным блеском, тающим на дне Тропинок мшистых и зеленой мглы. V 41 Не вижу я, какие льнут цветы К моим ногам и по лицу скользят, Но среди волн душистой темноты Угадываю каждый аромат — Боярышника, яблони лесной, Шуршащих папоротников, орляка, Фиалок, отдохнувших от жары, — И медлящей пока Инфанты майской, розы молодой, Жужжащей кельи летней мошкары. VI 51 Вот здесь впотьмах о смерти я мечтал, С ней, безмятежной, я хотел заснуть, И звал, и нежные слова шептал, Ночным ознобом наполняя грудь. Ужели не блаженство — умереть, Без муки ускользнуть из бытия, Пока над миром льется голос твой... Ты будешь так же петь Свой реквием торжественный, а я — Я стану глиною глухонемой. VII 61 Мне — смерть, тебе — бессмертье суждено! Не поглотили алчные века Твой чистый голос, что звучал равно Для императора и бедняка. Быть может, та же песня в старину Мирить умела Руфь с ее тоской, Привязывая к чуждому жнивью; Будила тишину Волшебных окон, над скалой морской, В забытом, очарованном краю. VIII 71 Забытом!.. Словно стон колоколов, Тот звук зовет меня в обратный путь. Прощай! Фантазия, в конце концов, Навечно нас не может обмануть. Прощай, прощай! Печальный твой напев Уходит за поля... через листву Опушек дальних... вот и скрылся он, Холмы перелетев... Мечтал я? — или грезил наяву? Проснулся? — или это снова сон? вернуться Руфь — в Ветхом завете моавитянка, прабабка царя Давида (Книга Руфь). Овдовев, отправилась вместе со своей свекровью в Вифлеем Иудейский; собирала колосья на поле Вооза — богатого землевладельца, взявшего ее впоследствии себе в жены. вернуться Написана в мае 1819 г. Впервые опубликована в «Энналз ов зэ файн артс» в январе 1820 г. Русские переводы — В. Кемеровский (1913), О. Чухонцев (1972), И. Лихачев (1973), В. Потапова (1975), Б. Лейтин (1976), А. Парин (1979), Г. Кружков (1981). Перевод Василия Комаровского: ОДА К ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ Ты цепенел века, глубоко спящий, Наперсник молчаливой старины, Вечно-зеленый миф! А повесть слаще, Чем рифмы будничные сны! Каких цветений шорох долетел? Людей, богов? Я слышу лишь одно: Холмов Аркадии звучит напев. То люди или боги? Все равно... Погони страх? Борьба упругих тел? Свирель и бубны? Хороводы дев? 11 Напевы слушать сладко; а мечтать О них милей; но пойте вновь, свирели; Вам не для слуха одного порхать... Ах, для души они теперь запели. О юноша! в венке... И не прейдет Тот гимн — и листья те не опадут; Пусть ввек не прикоснется поцелуй; Ты плачешь у меты — она цветет Всегда прекрасная, но не тоскуй — Тебе любить в безбрежности минут! 21 О, этих веток не коснется тлен! Листы — не унесет вас аквилон! Счастливый юноша — без перемен Свирели будет звон и вечный сон; Любовь твоя блаженна! Вновь и вновь Она кипит, в надежде утолить Свой голод; свежесть чувства не прейдет; А страсть земная отравляет кровь, Должна печалью сердце истомить, Иссушит мозг и жаждой изведет. 31 Что это за толпа, волнуясь, мчит? На чей алтарь зеленый этот жрец Ведет теленка? Почему мычит Венками разукрашенный телец? Чей это городок на берегу И на горе высокий этот вал, Зачем молитвенный спешит народ? О этот город, утро на лугу, И нет здесь никого, кто б рассказал, Зачем так грустен этот хоровод. 41 Эллады тень! обвитая листвой Мужей из мрамора и легких жен, Зеленым лесом, смятою травой Ты мучаешь, маня, как вечный сон И вечно леденящая мечта! Но поколенье сменится другим, Ты новым людям будешь вновь сиять — Не нам. Тогда скажи, благая, им, «Краса есть правда, правда — красота», Земным одно лишь это надо знать. Перевод Олега Чухонцева: ОДА ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ О ты, невеста молчаливых дней, Питомица покоя векового, Рассказчица, чьи выдумки верней И безыскусней вымысла иного, Какие мифы из тенистых рощ Аркадии иль Темпы овевают Твоих богов или героев лики? Какие девы вечно убегают? Какой погони и победы мощь? Какие вакханалии и крики? 11 Пропетые мелодии нежны, А непропетые — еще нежнее. Звените же, свирели тишины, Чем вы неслышней, тем душе слышнее! Ты, юноша прекрасный, никогда Не бросишь петь, как лавр не сбросит листьев; Любовник смелый, ты не стиснешь в страсти Возлюбленной своей — но не беда: Она неувядаема, и счастье С тобой, пока ты вечен и неистов. 21 Ах, счастлива весенняя листва, Которая не знает увяданья, И счастлив тот, чья музыка нова И так же бесконечна, как свиданье; И счастлива любовь — еще трикрат Счастливее, еще для наслажденья Трепещущая, как сплетенье веток, Чей жар не студит сердца невпопад Тоской развязки и от пресыщенья Не иссушает горла напоследок! 31 Кто те, дары несущие во храм? Суровый жрец, куда ведешь ты телку, Мычащую моляще к небесам, С гирляндой роз, наброшенной на холку? Какой морской иль горный городок С рядами мирных башен в час закланья Священный обезлюдел и затих? Ты, городок, так пуст и одинок, Что не расскажет ни одно преданье, Какая смерть на улицах твоих. 41 О мраморная ваза, ты с толпой Невинных дев и юношей проворных, С лесной листвой, с потоптанной травой, О грация аттическая, в формах Застывших, ты как вечность, молчаливо Взыскуешь нас! Немая пастораль! Когда уйдем и будет нам не больно, Другим что скажешь ты на их печаль? Скажи: Прекрасна правда и правдиво Прекрасное — и этого довольно! Перевод Григория Кружкова: ОДА ГРЕЧЕСКОЙ ВАЗЕ I О строгая невеста тишины, Дитя в безвестье канувших времен, Молчунья, на которой старины Красноречивый след запечатлен! 5 О чем по кругу ты ведешь рассказ? То смертных силуэты иль богов? Темпейский дол или Аркадский луг? Откуда этот яростный экстаз? Что за погоня, девственный испуг, 10 Флейт и тимпанов отдаленный зов? II 11 Пускай напевы слышные нежны, Неслышные, они еще нежней; Так не смолкайте, флейты! вы вольны Владеть душой послушливой моей. И песню — ни прервать, ни приглушить; Под сводом охраняющей листвы Ты, юность, будешь вечно молода; Любовник смелый! никогда, увы, Желания тебе не утолить, До губ не дотянуться никогда! III 21 О вечно свежих листьев переплет, Весны непреходящей торжество! Счастливый музыкант не устает, Не старятся мелодии его. Трикрат, трикрат счастливая любовь! Не задохнуться ей и не упасть, Едва оттрепетавшей на лету! Низка пред ней живая наша страсть, Что оставляет воспаленной кровь, Жар в голове и в сердце пустоту. IV 31 Кто этот жрец, чей величавый вид Внушает вам благоговейный страх? К какому алтарю толпа спешит, Ведя телицу в лентах и цветах? Зачем с утра благочестивый люд Покинул этот мирный городок, — Уже не сможет камень рассказать. Пустынных улиц там покой глубок, Века прошли, века еще пройдут, Но никому не воротиться вспять. V 41 Высокий мир! Высокая печаль! Навек смиренный мрамором порыв! Холодная, как Вечность, пастораль! Когда и мы, свой возраст расточив, Уйдем, — и нашу скорбь и маету Иная сменит скорбь и маета, Тогда — без притчей о добре и зле — Ты и другим скажи начистоту: «В прекрасном — правда, в правде — красота, Вот все, что нужно помнить на земле». вернуться Краса — где правда... что надо знать. — Заключительные строки оды «Beauty is truth, truth beauty, — that is all Ye know on earth, and all ye need to know» имеют огромную критическую литературу и до сих пор являются предметом текстологического спора. В издании 1820 г. в кавычки была заключена лишь предпоследняя строка, однако отсутствие автографа позволяет усомниться в правильности такого написания. По мнению Джона Барнарда, предпочтительнее толкование, согласно которому обе строки в совокупности представляют собой афористическую надпись — «обращение» вазы к человечеству. |
