Наделение значением объекта, производимое индивидом, зависит от предшествующего опыта восприятия индивидом самого этого объекта или его знаков. Если он сталкивается со знаками объекта, то обычно он учится у других людей — а они его обучают — вкладывать их значение в данный знак, а следовательно и в сам этот объект. Если же он сталкивается с самим объектом непосредственно, то значения, придаваемые ему другими людьми, будут подкрепляться или видоизменяться его собственными переживаниями и значениями тех знаков, которые они в отношении этого объекта используют. Базисное ядро значения большинства знаков и объектов приобретается индивидом в младенчестве, детстве и подростковом возрасте. Однако в процессе существования индивида и общества значения знаков и объектов претерпевают постепенное смещение. Значение Креста в 33 г. отличается от его значения в 1954 г., а его значение для ребенка во время конфирмации несколько отличается от того, которое он имеет для человека, находящегося при смерти.
Ситуация, которую мы до сих пор описывали, иллюстрирует успешный обмен знаками. Она предполагает, что в значениях говорящего и слушателя отсутствуют сколь-нибудь важные различия. Однако слушатель (аудитория) и говорящий, или актер, могут подразумевать совершенно разные значения, и коммуникация между ними может кончиться неудачей. Если это так, то линии а и b не будут связывать А и С (рис. 20). Двойные стрелки, проведенные на рисунке, все еще будут выражать для каждого внешнее наделение значением знака В и внутреннюю его интерпретацию. Объект (слово или жест), используемый в качестве знака, был бы в таком случае одним и тем же в качестве доступного для восприятия объекта, но уже не был бы одним и тем же значимым знаком для обоих. Кроме того, для этих двух индивидов линии с и d указывали бы уже не на один и тот же объект, D, а по меньшей мере на две совершенно разные вещи.
Возможно и множество других вариаций такого рода. Назовем лишь несколько. Актер в театральном представлении, радиопрограмме или телевизионном шоу (или же священник, предстающий перед своей паствой) отправляет слова, адресуя их широкой аудитории. Индивиды, принадлежащие к аудитории, могут иметь совершенно другие значения отправляемых символов; некоторые из них согласуются с теми значениями, которые вкладывают в них актер и постановщик, а некоторые — нет. Более того, драматург, написавший сценарий, может вкладывать другие значения в своих персонажей, их действия и развязку пьесы. Вполне возможно, что актер будет использовать вторичные значения предложенных символов, а не те, которые первоначально вкладывались в них автором. Пьесу, как говорится, можно проинтерпретировать или исказить по-разному. Или же дело может обстоять таким образом, что объекты и значения, которыми наделяется предъявленный знак, различны, однако все это разнообразие связано с общим ядром значений. Так бывает довольно часто, поскольку большинство людей, выросших в одной культуре, обладают опытом, обеспечивающим их общим ядром понимания, на базе которого ими создаются различные вариации.
Здесь нужно упомянуть и другие возможности, заключенные в символической ситуации и в отношении между значением и знаком. Коммуникация между А и С может быть не прямой, а опосредованной. Картина на стене публичной библиотеки может быть «отправлена» неким анонимным исполнителем по указанию давно умершего попечителя и может быть увидена случайно проходившим мимо прохожим. Художник также может быть неизвестен, он может быть членом другой культуры; тем не менее происходят коммуникация и знаковый обмен, пусть даже носящие опосредованный и, возможно, непреднамеренный характер. К тому же, это еще и отложенный знаковый обмен. В такого же рода знаковый обмен вовлечены и те, кто учится читать иероглифы, высеченные на камне членами какой-нибудь мертвой культуры. Такие знаки — как и все вещи, существующие во времени, — могут двигаться лишь в одном направлении. Чтобы показать это, стрелки и линии на нашем рисунке необходимо изменить.
Кроме того, используемый знак может содержаться в фантазиях или во «внутреннем разговоре» индивида с самим собой. От всех других он скрыт. Индивид A на нашем рисунке остается в контексте Е объект D может присутствовать и обозначаться знаком В однако В недоступен для С, или же В может быть публично представлен и доступен для обоих, но каждый приватно наделяет его своим собственным значением.
Знак В может быть «явным содержанием» сновидения, не известным никому, кроме сновидящего [51с]. Он выражает эмоции, связанные с бессознательным и «неведомым» миром значений, недоступным для сознательных уровней значения сновидящего. Значение, которым наделяется знак сновидения, и его ситуационный контекст отличаются от тех значений и контекстов, которые имеют место, когда этот знак используется в публичном обмене. Однако даже тогда, когда он используется публично и на сознательном уровне, его бессознательные значения и контексты связаны с ним. Негативные и позитивные чувства и ценности, вкладываемые в него, всегда представляют собой аккумулированный сплав индивидуального опыта и культурного определения. Во время сна наличный контроль общества над использованием знака значительно ослабевает, однако прошлые влияния со стороны общества остаются неотъемлемыми компонентами значения и контекстов всех сновидений. Во время сна импульсивная видовая жизнь — со всеми ее желаниями, надеждами и страхами — имеет гораздо больше возможностей выразить саму себя через использование символов, обычно для таких целей недоступных. Однако мир грез и сновидений сообщества является социальной реальностью не меньше, чем рациональный и нерациональный мир повседневной жизни. Сон просто опускает арену значения на этаж ниже.
В целях анализа мы разделили знаки на две доступные для восприятия разновидности: публичные, конвенционально определенные формы, существующие в чувственной реальности, и скрытые знаки, распознаваемые индивидом во внутреннем, а не во внешнем плане, явные для того, кто их воспринимает, но ни для кого более не доступные до тех пор, пока он их как-то не эксплицирует [72b]. Еще одна, промежуточная, разновидность, иногда необходимая для наших аналитических целей, — это знаки, обладающие менее эксплицитной публичной формой, которые определяются конвенцией более расплывчато и произвольно. Примерами первого основного типа знаков являются устные и письменные слова, доступные каждому члену той или иной культуры; в предшествующем опыте обучения каждый человек усваивает, как интерпретировать их в социальном взаимодействии. Элементы литургии или религиозной службы — скажем, элементы обряда причастия — это видимые знаки, внешне воспринимаемые и доступные для группы верующих. Примерами скрытого типа служат такие знаковые феномены, как явное содержание сновидения, о котором мы только что говорили, визуальные и иные знаки мечтаний, фантазий, грез, фантомы сверхъестественного опыта, видения. Употребление слов во внутреннем разговоре с собой во время размышлений, сопровождающееся отсутствием каких-либо видимых и доступных восприятию знаков, — это тоже скрытые знаки. Между тем, во всех приведенных примерах второго типа эти нематериальные, невоспринимаемые формы трактуются пользователем таким образом, как если бы они были облечены в зрительную, слуховую или иную чувственную форму. И в самом деле, значение, которым наделяется знак — например, явное содержание сновидения, — проецирует его в такую форму, которая обретает в воображении эксплицитное существование. Обычно значения знаков, придаваемые в такого рода переживаниях объектам сновидения или фантазии, в той или иной форме существуют в реальности.
Мыслям и чувствам относительно невидимого знака может придаваться в обществе объективная форма видимых символов. Сформированный культурой (или естественно сформировавшийся) образ ритуального объекта — например, креста или животного тотема, — может стать конвенциональной проекцией внутреннего состояния чувств и представлений. Как только устанавливается такая взаимосвязь, этот мысленный образ и его объект могут становиться средствами стимулирования, приободрения и воспроизведения данных чувств и представлений в тех людях, в которых уже установилось данное смысловое сочленение, ибо люди нуждаются в знаках как внешних формах, необходимых для организации и придания ощущения реальности тем чувствам и представлениям, которые наводняют их душевную жизнь. Конкретные знаки, обладающие непосредственно очевидной и постоянно подтверждаемой достоверностью для чувств интерпретатора, принадлежат к миру чувственно воспринимаемой «реальности». Они являются не только знаками, но и объектами. Сознательное «признание» некой «объективной» реальности, находящейся за пределами «субъективного» «я», — базисной категориальной дихотомии нашей культуры, в которой значение интерпретируемого воспринимается как нечто привходящее в интерпретатора извне, — опасным образом скрывает другой фундаментальный факт, состоящий в том, что человек, будучи продуктом своей культуры и особью своего вида, сам наделяет их значением. Имеет место инвестирование человеческого «я» в знак. «Я», выражающее врожденные импульсивные потребности организма, переживаемые в границах культуры, видоизменило их и подчинило своим ограничениям и расширениям. Конкретная чувственно воспринимаемая реальность знака-объекта укрепляет веру человека в нематериальные образы, снижая у него тем самым тревогу и повышая чувство безопасности.
