Обряды Дня памяти павших, совершаемые в Янки-Сити и сотнях других американских городов, представляют собой, как мы уже ранее говорили, современный культ мертвых и тем самым подпадают под дюркгеймовское определение сакральных коллективных репрезентаций. Эти обряды являются культом, поскольку состоят из системы сакральных представлений и драматических ритуалов, организуемых группой людей, которые, собираясь вместе, репрезентируют все сообщество. Они сакральны, поскольку ритуально связывают живущих со священными вещами. Они являются культом, поскольку их участники не организованы формально в институционализированную церковь, обладающую четко определенной теологией, а зависят от неформальной организации, вносящей порядок в их сакральную деятельность. Они называются здесь культом потому, что этот термин, хотя обычно и используется в более узком смысле, точно помещает их в тот класс социальных явлений, который ясно распознается в сакральном поведении других обществ.

Система сакральных представлений этого культа концептуализирует в организованной форме общие для всех членов сообщества чувства по отношению к смерти. Эти чувства состоят из испытываемых перед лицом смерти страхов, входящих в конфликт с теми социальными заверениями, которые дает нам для преодоления этих тревог наша культура. Эти утешительные заверения, обычно усваиваемые в детстве и в силу этого несущие в себе нечто от авторитета взрослых, которые нам их дали, являются смесью теологии и народных верований. Глубокие тревоги, на которые мы здесь ссылаемся, включают предчувствие собственной смерти, смерти или возможной смерти любимых людей и — в меньшей степени — смерти или возможной смерти тех светочей нашего времени, у которых мы учились, и людей вообще.

Любая церковь лает человеку и его единоверцам некоторый комплекс представлений и образец действия при столкновении с этими проблемами, однако ни его собственная церковь, ни церкви других людей не дают своим членам общего комплекса социальных представлений и ритуалов, который бы позволял им объединиться со всеми их собратьями, дабы сообща противостоять этому общему и самому страшному из всех врагов. Обряд Дня памяти павших и другие дополнительные ритуалы, с ним связанные, образуют культ, который отчасти удовлетворяет эту потребность в общем действии, направленном на общую проблему. Он драматически выражает чувство единения всех живущих друг с другом, всех живущих со всеми умершими и всех живущих и умерших как группы с Богом. Бог, которому поклоняются католик, протестант и еврей, теряет сектантское определение, утрачивает всякие ограничения и черты чуждости, навязываемые разными обычаями, и становится общим объектом поклонения для всей группы в целом и защитником для каждого.

Объединяющими и интегрирующими силами этого культа являются мертвые. Могилы умерших — наиболее могущественные из видимых символов, объединяющих все деятельности обособленных групп сообщества. Кладбище и его могилы становятся объектами сакральных ритуалов, которые позволяют конкурирующим организациям, часто вступающим друг с другом в конфликты, умерить свое обычное противостояние и сотрудничать в коллективном выражении более широкого единства всего сообщества. Эти обряды оказывают высшую степень уважения всем мертвым, но особую честь воздают тем, кто погиб, «сражаясь за свою страну». Смерть солдата в бою воспринимается как «добровольная жертва», принесенная им на алтарь родной страны. Чтобы понять эту веру в жертвование человеком собственной жизнью во имя своей страны, необходимо прежде всего соотнести ее с нашими общими научными знаниями о природе всех форм жертвоприношения. Затем ее нужно соотнести с принципами, объясняющими человеческие жертвы независимо от того, где и когда они происходят. На более конкретном уровне следует проанализировать эту веру в свете того, что данные жертвоприношения происходят в обществе, чье Божество однажды воплотилось в человека, добровольно пожертвовавшего своей жизнью ради всех людей.

Обряд Дня памяти павших — это культ мертвых, однако не просто мертвых как таковых. Ибо жертвование жизнью во имя страны символически усложняется идентификацией со священной жертвой воплощенного христианского Бога, благодаря чему смерть павшего за родину тоже становится могущественным сакральным символом, который организует, направляет и постоянно возрождает коллективные идеалы сообщества и нации.

Кладбища Янки-Сити являются коллективными репрезентациями, которые отражают и выражают многие из базисных представлений и ценностей сообщества относительно того, что представляет собой данное общество, что представляют собой личности составляющих его людей и где общество и его члены встраиваются в секулярный мир живых и духовное общество мертвых [42а]. Когда бы живые ни задумывались о смерти других, они обязательно выражают в какой-то степени и свою озабоченность по поводу собственного исчезновения. Кладбище предоставляет устойчивые, зримые символы, помогающие им пожаловаться на человеческую судьбу вообще и на свою конкретную участь в частности. Кладбище и его могильные плиты — это твердые, прочные знаки, которые привязывают проекции глубоко затаенных фантазий и личных страхов каждого человека по поводу неотвратимой определенности собственной кончины и неопределенности своего конечного будущего к внешнему символическому объекту, оберегаемому традицией и санкциями религии.

Материально социальные владения сакральных мертвых и секулярный мир профанных живых разделяются и соединяются в Янки-Сити при помощи ясно определенных физических границ, обозначенных обычными стенами, оградами и изгородями. Духовно же живые и мертвые соединяются и разъединяются с помощью церемоний в честь мертвых — в том числе каждодневно происходящих похорон, обрядов Дня памяти павших, торжественного открытия кладбищ и освящения земли в местах захоронения, — которые разделяют сакральное и секулярное царства с помощью этих символических методов. Все они базируются на чувствах и представлениях жителей Янки-Сити и дают им выражение. Ритуалы освящения преобразовали небольшой участок городской земли в священное место и посвятили эту землю мертвых Богу, священным душам почивших и душам живущих, чьи тела ожидает такая же участь. Ритуалы, учреждающие кладбища, подспудно предполагают наличие формальных правил и предписаний, определяющих отношения между профанным и сакральным мирами живых и мертвых. Похороны — формальный обряд отделения недавно умерших от живых — это, вообще говоря, бесконечный ритуал, ибо похороны, хотя и представляют собой отдельные обряды, совершаются с такой непрерывной регулярностью, что поддерживают постоянный поток ритуальной связи между умершими и живыми. Культ мертвых, заключенный в обрядах Дня памяти павших, проводимых для всего сообщества, раз в год укрепляет и заново выражает то, что череда похорон совершает круглогодично.

Похороны символически высвобождают связанного временем индивида из-под контроля поступательного хода человеческого времени. Он не движется более из прошлого в будущее, ибо теперь (в умах живущих) он пребывает в недвижном, священном спокойствии вездесущей вечности. С наступлением смерти процесс старения, концептуально представляющий собой форму человеческого времени, существующую в вещной природе, теряет свою власть над индивидом. Ход событий не имеет более значения для того, чем он стал. Его вневременная («вечная») душа находится в сфере сакрального, где человеческое и социальное время утрачивает большинство своих значений; его мертвое, эфемерное тело становится частью того процесса, где человеческое время почти ничего не значит. Время живущих, каким его воспринимает общество, не может быть понято без знания времени «мертвых». Они во многих отношениях противоположны друг другу. Как противоположности, время мертвых и время живых выражают двойственность существования, двойственность священного и профанного, «управляемого» и «неуправляемого». Эфемерное и вечное, активность и инертность — все это составляющие того значения, которым обладает двойственность времени живых и времени мертвых. Популярность пьесы и кинофильма «Смерть берет выходной» строилась главным образом на том символическом моменте, что человеческое время не имело более власти над человеческой судьбой; события происходили вне времени, ибо время смерти не противостояло более времени жизни. «Выходной», который взяла смерть, означал скорее всего, что вместо секулярного времени человека наступило сакральное время вечности. Выходные дни, светские и религиозные праздники — это те самые мгновения календаря, когда обыденное время попирается. Автор пьесы, однако, указал также и на еще один момент, когда воспользовался словом «holiday» (а не «holy day»[173]); он позволил своей аудитории удовлетворить ее страсть к переводу приятного, чувственного мира живых в священное, вечное время мертвых.