Кроме того, нелогические экспрессивные символы, составляющие большинство среди тех, которые мы используем в повседневном поведении, — и в особенности символы религиозные, — будут обладать достоверностью для тех, кто ими пользуется, не потому, что их можно проверить на предмет истинности, ложности и логической согласованности, а потому, что они имеют эмоциональный смысл и эмоционально значимы для тех, кто их чувствует.

Более того, если это и в самом деле так, то рациональная и научная истина может быть не более чем одной из форм «знания» реальности, а реальность, как она ныне определяется (при условии, что мы принимаем это допущение), может быть не более чем одной из форм того, что реально. Несимволическое видовое поведение является результатом миллионов лет аккумулированной адаптации [51е]. То, что вид биологически наследует, а каждая отдельная особь социально усваивает на несимволическом уровне, то, что ощущается и переживается в опыте индивидуальным организмом и организованными реакциями группы — находясь вне пределов разума и его логических и научных операций, — содержит в себе такие уровни значимости и истины, о которых рациональное мышление не может даже предполагать. Аккумулированный, сконденсированный опыт, перенесенный и интегрированный в вид и его поведение и интенсивно ощущаемый его членами, будь то индивидуально или коллективно, обладает для людей такими значениями, такой достоверностью и такими формами истины, которые выходят за рамки способности рационального мышления постигать и упорядочивать переживания в осмысленные символы. Ощущение человеком того, кто он такой, никогда не может зависеть от одного только рационального мышления, — слишком многое остается за пределами того, что мы знаем.

Значения нерациональных и рациональных символов — как сознательные, так и бессознательные — возникают во внутреннем мире индивида в процессе его развития. Они становятся частью его «я» и его взаимоотношений с теми, кто его окружает, внутренне встраиваясь в структуру личности, а внешне — в его отношения со своим видом, своим обществом и физическим миром [95].

Что касается природной среды, то тут знаки и контексты отражают предшествующие, имевшие место в прошлом ситуации научения тому, что присутствует за пределами организма. «Внешние» переживания, получаемые от соприкосновения с природным миром, несколько отличаются от переживаний, получаемых внутри видового мира. Во внешнем мире отсутствуют непосредственно разделяемые контексты непосредственного опыта. Жесты других и собственные жесты не смешиваются и не соединяются здесь в общие, одновременные интерпретации, которые сами по себе оказывают новое влияние на ситуацию и становятся частью стимулов, помогающих ее переопределить. Неодушевленный мир может переживаться в опыте как нечто, к чему нужно приспособиться на чисто техническом уровне — как нечто, чем надлежит манипулировать, с чем следует как-то обращаться или никак не обращаться. Разумеется, члены общества могут «разделять» и «разделяют» эти отношения с внешним миром, но здесь эти отношения могут быть прямыми, денотативными, помещенными в рамки того, что есть данный объект, что я с ним делаю и чего я с ним не делаю. Эти действия могут быть опосредованы орудиями труда и технологическими навыками. Неодушевленная среда может также косвенно определяться символами социального порядка и пониматься как нечто живое: либо подобное другим живым вещам нечеловеческой природы, либо предстающее в образе человеческих существ, живых существ, не являющихся людьми, или существ, обладающих человеческими атрибутами. Или же биологический мир может разделяться на существ, разделяющих с человеком некоторые, но не все качества его социальной природы. Обычно такие представления об иных видах переопределяются и получают новое выражение на сверхъестественном уровне.

В видовой среде индивид переживает ситуацию вместе с другими членами вида; взаимодействие между ними первично; единственной реальностью является особая природа вида как такового. Каждый индивид непосредственно вовлечен в усвоенные контексты других и усвоение контекстов других. Каждый член вида, как указывал Джордж Мид, включен в значение другого, будучи вовлеченным в свое собственное. То, чему обучается каждый, — это как вести себя по отношению к другим и как при этом, действуя в отношении другого, действовать по отношению к самому себе. Происходит взаимообмен видовыми сигналами и актами в непрерывном ряду приспособлений, интерпретируемых и организуемых участниками. Действие складывается из непрекращающихся адаптивных актов каждого как составных частей продолжающихся актов другого [152]. Приобретенный контекст каждого включает многое из приобретенных контекстов другого.

У людей, следовательно, знаковая ситуация одного аналогична знаковой ситуации другого и является ее частью. Значащие звуки и другие значащие жесты, обозначающие то, что происходит внутри и вне обоих организмов, могут позднее обозначать то, что произошло между ними, а также выражать и пробуждать для каждого то, что в это время ими чувствовалось. Когда похожие звуки и действия, слышимые или видимые, становятся символами и символическими жестами, значения которых обнаруживаются в предыдущих контекстах социального и видового взаимодействия, каждый индивид будет разделять с другими ядро похожих, хотя и различающихся значений. Накопление таких разделяемых значений во всех членах общества, прошлых и нынешних, образует его живое наследие. Непрерывное вложение этих взаимных значений в объекты, знаки и связи между ними превращает мир и людей в значимое целое.

С самого начала жизни каждого индивида то, что он осязает, видит, слышит, обоняет, выражает и делает, а также интенсивность его чувств непосредственно связаны с тем, что переживают и делают другие люди в тех ситуациях, в которых он оказывается.

Первоначальное значение матери, например, — это не только вкус теплого, доставляющего удовольствие молока, ощущение твердости и давления соска на нежные губы, осязание мягкости груди лицом и пальчиками младенца, ощущение сытости, утешение и поддержка ее рук и коленей и звук ее голоса. Это и мягкий голос, которым она что-то говорит самой себе. Мать (для себя самой и для других) — это женщина, которая держит на коленях своего ребенка и обнажает грудь с тем, чтобы накормить своего ребенка, в качестве питающего и любящего жеста в адрес существа, имеющего определенную сексуальную конституцию, но при этом такого, что открытый сексуальный опыт с ним всегда табуирован. Взаимные звуки и жесты и другие внешние акты образуют социально-видовое взаимодействие матери и ребенка. Каждый из них воспринял значения, а также значимые действия, жесты и звуки другого. Каждый интернализирует часть другого в контексте общего опыта. Оба разделяют общее видовое взаимоотношение, определенное в социальном контексте семьи. Хотя отношения и переживания при взаимодействии с другими внутри и вне семьи различаются, младенец учится в них посредством примерно одного и того же процесса.

Ребенок усваивает, что представляет собой его мать (а также другие люди, находящиеся в его непосредственной среде) как объект чувствования и знания. Мать усваивает, что есть с точки зрения чувства и знания ее ребенок. Но в то же время женщина, которая является матерью, узнает, что представляет собою как мать она сама, и, в более общем плане, что такое мать вообще, когда ребенок переживает ее как мать в том же самом контексте опыта и в той же определенной социальной ситуации. Взаимозависимые действия предполагают другого в этом взаимно определяемом контексте социального и видового опыта. В сообща разделяемых переживаниях каждый интернализует часть другого [16].

Когда эти базисные и непрерывные переживания имеют место в уже определенном заранее культурном контексте — в котором мать, отец или сиблинг [80а] определяется как некто, являющийся, согласно существующим правилам, чувствам и представлениям, человеком, который должен делать то-то и то-то и не делать того-то и того-то, и где ребенок должен научиться делать то-то и то-то и не делать того-то и того-то, — символические обычаи интернализуются в поведение ребенка и матери [37]. Значением ребенка для матери и отца становится сын или дочь, с особым именем, обозначающим этого человека, с коим они делят определенные общие переживания, обязательства, права и привилегии. Например, действия матери, в которые включено поведение ребенка, со временем им усваиваются, и значением матери для него имплицитно и эксплицитно становится тот человек, с которым он разделял определенный общий опыт, ощущал определенные обязательства, определенные привилегии и которого он узнавал по некоторому набору символов. Символ матери всегда должен отражать взаимные совместные переживания обоих — переживания, которые являются различными, хотя одними и теми же, но всегда суть переживания, сформированные в контексте «постоянного» социально определенного значения [95]. Через посредство семьи в моральные формы общества и человеческой личности вливаются колоссальные, бесконечно могущественные и в значительной степени неведомые силы видовой жизни [150].