И тем не менее в 1860 г., когда республиканцы выдвинули его кандидатом на пост президента Соединенных Штатов, он неожиданно стал «Эйбом Линкольном, лесорубом», «здоровяком из прерий и речных затонов». Впоследствии к этому добавилось прозвище «честный Эйб» и, наконец, уже посмертно, определение «лидера-мученика», отдавшего свою жизнь за то, чтобы вечно существовала «нация, верная принципу, что все люди созданы равными».

Что может значить эта странная трансформация?

Когда Ричард Оглсби[170] прибыл в 1860 г. на съезд республиканцев, он запустил лозунг, снискавший его другу Линкольну благосклонное признание среди практичных политиков Нью-Йорка, Пенсильвании и Огайо. От Джима Хэнкса, знавшего Линкольна еще мальчишкой, он слышал, что однажды Линкольн разнес в щепки брусья ограды (split fence rails). Зная, какие призывы лучше всего помогают заполучить поддержку политиков и добиться благоприятного исхода голосования, Дик Оглсби прозвал Линкольна «лесорубом» (railsplitter). Брусья ограды были выставлены на съезде на видном месте, дабы символизировать собою низкое происхождение Линкольна. Политики, помнящие о том широком отклике, который нашли в массах на предыдущих выборах лозунги «Старый Пекан», «Типпекано, да к тому же еще и страж у дверей масонской ложи»[171] и «бревенчатая хижина[172] и кувшин сидра», поняли, что этот лозунг должен будет стать чрезвычайно эффективным на общенациональных выборах. В 1860 г. Линкольн-лесоруб пережил в Чикаго второе рождение; тот Линкольн, который был преуспевающим юристом, близким другом богатых людей, мужем женщины аристократического происхождения и человеком высокого статуса, был благополучно забыт.

Образ Линкольна складывается из трех основных символических тем. Первая — тема простого человека — была сформирована по образцу, уже установленному ранее эгалитарными идеалами новой демократии; простым людям не нужно было ничего доказывать, ибо они и так знали, что из себя представляет лесоруб.

Формула «из бревенчатой хижины в Белый дом» символизирует в сжатом виде вторую тему триады, образующей образ Линкольна, наиболее могущественную из американских коллективных репрезентаций. Эта фраза резюмирует американскую историю успеха, мотив «из грязи в князи» и идеалы амбициозного человека. Как равный всем людям, Линкольн был представителем простого человека — не только выразителем его интересов, но и собственно таким же, как он. Теперь, придя «из бревенчатой хижины в Белый дом», он стал человеком высокопоставленным, который этот высокий статус не унаследовал, а заслужил, доказав тем самым каждому, что все могут достичь того же, что и он. Таким образом, Линкольн был символом двух великих, но антитетических коллективных идеалов американской демократии.

Когда его злодейски убили, к данному символу добавилась третья могущественная тема нашего христианского общества, созданная американцами ради упрочения и украшения краеугольного камня их общенациональной символической структуры. Принесение жизни Линкольна в жертву на алтарь единства становится кульминационным моментом кровопролитной войны, которая, успешно завершившись, возвещает о том, что страна едина и что все люди созданы равными. Тысячи проповедей и речей, прочитанных со дня его смерти, демонстрировали, что Линкольн, как и Христос, умер во имя того, чтобы все люди могли жить и быть едиными перед Богом и человеком. Христос умер, чтобы эта истина навечно утвердилась здесь и по ту сторону земного бытия; Линкольн пожертвовал своей жизнью, чтобы эта истина навечно утвердилась на нашей земле.

Когда Линкольн погиб, воображение жителей восточного побережья сохранило его в их памяти как человека нового Запада и перевело его образ в их надежды на завтрашний день, ибо Запад и был для них завтрашним днем. Побежденные южане в период реконструкции, да и после, помещали Линкольна в свои мрачные грезы о том, что могло бы произойти, останься жить этот человек, любивший всех людей. Жители же Запада, молодые и верящие только в завтра, которое они собирались построить, в своих светлых фантазиях видели в Линкольне того, кем они хотели быть сами. Линкольн, символ эгалитаризма и социальной борьбы людей, живущих в условиях социальной иерархии, — человеческий лидер, принесенный в жертву ради блага всех людей, — выражает все базисные ценности и представления Янки-Сити и Соединенных Штатов Америки в целом.

Линкольн, человек неординарный, стоящий выше всех людей, но в то же время равный каждому, есть тайна, выходящая за рамки индивидуальной логики. Он принадлежит к культуре и социальной логике народа, для которого противоречие не имеет никакого значения, а конечные критерии истины кроются в той социальной структуре, в которой и ради которой он живет. В череде сменяющих друг друга поколений нашей христианской культуры Человек из Прерий, сформированный по образу и подобию Богочеловека из Галилеи и возвеличенный до положения человекобога американского народа, становясь с каждым годом все менее профанным и все более сакральным, уверенно движется к идентификации с божеством и предельной божественностью. В его образе американцы представляют самих себя.

Перед нами возникает еще более сложная проблема, касающаяся того, почему война создает столь могущественный контекст для сотворения таких могущественных общенациональных символов, как Линкольн, Вашингтон или День памяти павших. Первый важный теоретический ориентир дает нам Дюркгейм. Он считает, что члены племени чувствовали и осознавали свою групповую идентичность, когда периодически собирались во времена изобилия. Именно тогда было наиболее интенсивным социальное взаимодействие, и в наибольшей степени стимулировались эти чувства.

В современном обществе взаимодействие, социальная солидарность и острота чувств обычно достигают наибольшей интенсивности во время войны. Представляется вероятным, что в такие периоды вполне могут возникать новые сакральные формы, строящиеся, разумеется, на фундаменте старых верований. Давайте проанализируем жизнь американских сообществ в военное время как возможную матрицу такого рода процессов.

Даже самое поверхностное исследование дает достаточно данных, свидетельствующих о том, что воздействие войны на сообщества бывает самым разным. Это отразилось и в жизни американских городов. На некоторые города ее непосредственное воздействие было очень велико, на другие — весьма незначительно.

В среднестатистическом городе изменяется институциональная жизнь, люди испытывают новые переживания, горожане все время меняют свое поведение, приспосабливаясь к новым обстоятельствам, порождаемым событиями войны. Эти изменения не вызывают социального разложения. Напротив, связанные с войной деятельности усиливают интеграцию многочисленных малых сообществ. Люди более систематично организуются в группы, в которых каждый вовлечен в общее дело и наличествует интенсивное осознание сплоченности в единое целое. Состязание с соседними сообществами в сфере военной деятельности укрепляет единство города и его чувство автономии.

Именно во время войны средний американец, живущий в небольшом городе или поселке, получает глубочайшее удовлетворение как член своего общества. Несмотря на приводящие в уныние события 1917 г. — года, когда Соединенные Штаты вступили в первую мировую войну, — люди почерпнули из нее глубокое удовлетворение, равно как почерпнули его и из последней войны. Было бы ошибкой думать, будто американцы, особенно жители маленьких городов, ненавидят войну до такой степени, что не могут вынести из нее никакого удовлетворения. На словах и на поверхностном уровне они войну осуждают, но это в лучшем случае лишь частично приоткрывает их более глубокие чувства. Попросту говоря, их наблюдаемое поведение обнаруживает, что большинство из них получили от второй мировой войны — точно так же, как и от предыдущей, — больше реального удовлетворения, нежели от любого другого периода своей жизни. Вместо того чтобы изобретать, чем бы им заняться, различные мужские и женские организации могли выбрать себе какой-нибудь из тех видов деятельности, которые, как они знали, имеют жизненно важное значение и для них, и для других.