Мужик без майки сидит на бордюре и чего-то бурчит. Нечёс его отпустил.

Нечёс идет по своим делам. Времени мало.

Вовунка, Лёнька Бутин, Кеца и Плиса, бросив штакетник в кусты, смеясь, уходят за дом, посмотреть, кто на поле.

Парень со свертком всё ещё бежит. Он уже проскочил телецентр. До Ново-Ленина осталось почти ничего, если он от туда.

Жизнь продолжается.

Лето. Или весна. Короче, тепло.

Кто скажет, что после такого случая приезжать в гости на Постышево не безопасно?

У них и бабы из окон вылетают, и мужики с топорами носятся, и ещё какие-то недоноски за тобой с дубинами бегут. Ну его на хер, это Постышево! Не поеду больше. Надо — сами приезжайте!

Справедливости ради скажу, что не все так безоблачно заканчивалось, если на Бульваре появлялись «чужие». И это совершенно не касается нас. Восьмой дом в своё время гремел и грешил этим. Бывало (а бывало это каждый день) идет какой-нибудь не местный человек мимо восьмого дома, а на балконе молодежь веселиться: музыка, девки визжат, парни матерятся. Увидели этого человека и кричат ему:

— Э, урод, курить есть?

Человек, естественно, отвечает, что они сами уроды.

А им только этого и надо. Через минуту, вся толпа на улице, бегут за человеком и, если догоняют, сильно бьют. За что? Просто так. Они же, действительно, уроды.

Неоднократно мы были свидетелями таких, с позволения сказать, неприятных инцидентов. И топоры в людей кидали, и ножами тыкали, и, разбив бутылки о стены, с «розочками» шли в бой. Какой только ерунды не случалось. Кровищ, маты, слезы, милиция! Многие из восьмого дома присели. Многие погибли, Но потом, когда пришла Перестройка, практически все жители дома иммигрировали (точнее, вернулись) в ФРГ.

И этому есть своё объяснение.

Как я уже говорил, элитный микрорайон, чем, по сути, и был бульвар Постышева, отстроился в 1964 году. Новенькие дома, маленькие деревья, свеженький асфальт и всё такое. Машин почти нет — тогда, вообще, машин мало было. Всё тихо, белье на улице, подпертое длинными палками (куда эти палки в квартирах пихали?), окна настежь, у каждого дома столик для игры в домино — нормальный уклад. Люди все друг друга знают тысячу лет. Бывшие строители Иркутской ГЭС, рабочие кирпичного завода, пленные немцы, осевшие в СССР, местные жители лисихинских бараков. Раньше здесь стояли бараки, и даже землянки были. Предместье называлось «Лисиха». Говорят, что здесь, ещё до строительства ГЭС, было много лисьих нор. Вообще это была глухая окраина города, поэтому здесь и стоял лепрозорий, и жили пленные немцы, которые после обзавелись семьями и нарожали детей. И татар было много. И хохлов. И поляков. И евреев. И русских. Всех было много, вообще-то. Микрорайон сдали, бараки сломали и почти всех немцев заселили почему-то в восьмой дом. Остальных — кого куда. Те, кто жил по соседству горизонтально, теперь стали жить вертикально, учитывая то, что их дома стали пятиэтажными. Восьмой дом гремел! Все говорили, потому что там немчура живет — они ненавидят нас! Да и без немцев тут хватало шпаны — рабочие кирпичного завода и бывшие строители ГЭС особо не нуждались в воспитательной работе, потому что многие из них прошли школу послевоенных лагерей, и не только послевоенных (Кто платину-то строил?). Мы хоть и были жителями Постышева, но не были жителями Лисихи. Вот и шалости наши были наивными. А у них всё, как всегда, — по-взрослому. Бой — значит бой. Значит — кровь. Значит — новые сроки и вдовы. Но мы к этому привыкли, а они нас знали в лицо, мы были ещё малыми и, к тому же, местными, а волки на своей территории не охотятся. Их дети учились вместе с нами в школе, как правило, до восьмого класса, если ещё раньше не уходили на Малолетку.

Но хватит об этом, а то как-то рассказ потемнел, а ещё не время.

Лично я переехал на Постышево 2 февраля 1975 года. Как выяснилось позже из зарубежного кинематографа, это День Сурка. В каком-то смысле, может, оно и так — жизнь на Бульваре в принципе мало изменилась. Правда, появились новые дома и постарели люди, а «иных уж нет, а те далече», а кто-то переехал, но, в принципе, каждый прожитый день здесь не похож на предыдущий. Хотя утром всё начинается сначала. И яблони в мае цветут все разом, превращая аллею в белую, широкую полосу, которую видно даже с другого берега Ангары. По ней мамочки катают коляски.

То были мифы, теперь поговорим о шутках.

Люди на Бульваре любили шутить. Может быть, свежий воздух Ангары на них так сильно влиял, быть может, что другое, но в остроумии им не откажешь — это точно.

Вот, к примеру.

Учился с нами до восьмого класса Коля Крюков. У Коли был брат. Как его звали, не помню, но фамилия у него была Зеленый. Все его Зелёным и звали. Росту он был под два метра. Придет, бывало, в школу во время урока, чтобы у Коли ключи от квартиры взять, которые он часто забывал дома, откроет дверь и специально голову свою просунет под самым верхним косяком двери. А учительница понять не может — отчего дверь открылась? Только позже, когда посмотрит под самый потолок, увидит застенчивую улыбку Зелёного.

— Здрасти! Колю можно?

— Ох, напугал опять окаянный! — скажет ему учительница. А потом Коле скажет. — Крюков, выйди.

Весь класс смеётся — шутка удалась.

А худой он был, как «шкелет». Ещё и в джинсах в обтяжку ходил. Где он их только доставал, такие джинсы? — длинные и неправдоподобно узкие. Но дело не в том. Так вот, Зеленый часто шутил ещё так.

Приходят к ним домой гости. Гулянка. Открыли балкон и все окна, потому что лето — жарко. Живут они на пятом этаже. Значит, курить можно, но на балконе — не на улицу же бежать? А дома курить мать не позволяет — все на балкон. В разгар веселья Зеленый выходит на балкон, а через минуту появляется уже из дверей комнаты. Все не понимают, что произошло — видели же, что выходил на балкон. Но молчат, делают вид, что все нормально. «Не врубились!» — понимает Зеленый. Через некоторое время Зеленый опять выходит на балкон, а возвращается из комнаты. Опять все в недоумении, но уже, похоже, врубились. Он снова выкидывает свой фокус… И так было каждый праздник, пока однажды он не зашел в комнату к гостям бледный, как смерть. Оказалось, что он делал? С его-то ростом нет ничего проще, чем от балкона дотянуться рукой до окна соседней комнаты и, при желании, перелезть. А по пьяному делу, сами знаете, все смелые. Вот, чтобы народ посмешить, он и лазил с балкона в окно, пока однажды чуть не оборвался. После, Коля говорил, что он перестал шутить подобным рискованным образом.

Ещё шутили так. Тоже лучше летом. Но этот трюк проходил лишь в том случае, если тот, над кем шутили, жил на пятом этаже.

Кто-нибудь один лезет на чердак со старым ведром. Зачерпнув в него шлака на чердаке, подходил к краю крыши, приблизительно там, где должен располагаться балкон «жертвы». Второй с земли корректировал, куда нужно идти. Потом, когда всё было готово, тот, который на земле, свистел или кричал «жертву»: «Выйди на балкон — дело есть!» «Жертва» выходила, корректор давал знак, и с крыши на голову сыпалось ведро золы. Огромное облако пыли! Смех с верху и снизу, крики и маты внутри облака!

Особенно этот номер приветствовался, если на балконе сушилось бельё!

Безобидные шутки.

Лето. На кольце одиннадцатого, пока водитель отдыхает, стоит автобус. Мы подходим к автобусу и просим открыть дверь. Водитель нас знает, поэтому открывает. Мы заходим, раздеваемся до трусов, складываем все вещи кому-нибудь в сумку, и этот с сумкой выходит из автобуса. Через какое-то время автобус трогается и подъезжает к остановке, полной народа. Открываются двери, и выходим мы в трусах, приветствуя публику.

Все в непонятках, но смешно.