Типичный пример наших изысканий в данном направлении — это наброски в тетради по физике (видимо, теперь уже в десятом классе, раз там присутствует «Галчонок»). «Поэма», с позволения сказать, так и называется: «Сюрреализм в поэзии». И вот что в ней творилось (перепечатываю, не исправляя):
Мне эта вся потеха надоела,
Я заикался здесь уже сидеть!
Здесь Галка уже в корень обурела…
Я шланг гофрированный оторвал себе.
Не ссы, гудок,
Гуди, не заикайся,
Здесь всё ништяк, а вот Шахмин в окне,
И Серж-Чумон шпацире-закаляйся.
А медный колокол уже давно на дне.
Колпак на ашхабадской остановке,
И дрель в шкафу под кофтою лежит.
Сломалась у Гордона установка,
Трипак с сифоном, как журавль, летит.
«А-ля мА фо!» — сказали мне Вадим, —
«Серёга утонул вчера на Кае».
Ну, что ж поделаешь? — гербарий продадим…
Баклан приехал к Вовке на «Урале».
Зеленый коврик у сосны валялся,
Там шифоньер у нас в углу стоял.
Вчера мой пудель Тоша обосрался.
Слесарный опыт Генка перенял.
Живее всех живых моя стамеска!
Лафа! — вчера я вылечил сифон.
А эта передача — интересна!
Урвал себе Австрийский телефон.
Мы на Сенюшку с бабами рванули,
Серега шпалу целую вогнал.
Вчера кому-то под живое пнули…
Трамвай речной на Ангаре пропал.
Он выход запасной у Бакалеи сделал,
Людовик восемнадцатые соснул.
Мы на «Ковровце» с Комиссаром следом.
Подводный снайпер в Гоби утонул.
Мне Юра с таксопарка говорил,
Что страус самый лучший альпинист.
Вчера на Жульку Тобик норовил…
Поддатый на эстраде гитарист.
Мы в кукурузе — я и моя Маша,
Ну, а в поселке Бамовском темно.
Серега в «кости» выиграл, а Наташа
На лошади с Егором за гумно.
Сегодня мне приснился дряблый гном.
Я мелочь нашакалил в туалете.
Кто видел нас вчера с большим ведром,
Паяльник бы засунул в жопу Свете.
Да, да! Согласен! Полное Говно! Покуль даже читать бы не стал! Но — не стоит давать рецензии школьнику из восьмидесятого года. Чем нас пичкали, то мы и писали. Хотя наш кругозор был совсем не узкий — это заметно даже в этом шуточном, предназначенном только для посвященных, наборе рифм. Ведь, откуда не возьмись, появляется и такое:
Я хотел бы признаться в любви,
Снова добрым стать, милым и нежным.
Но кому? — все куда-то ушли.
Вот, оставили, даже одежду…
Кроме «Литературной газеты», которую выписывали мои родственники, были ещё и журналы «Химия и жизнь» и «Наука и жизнь» («Охота и охотничье хозяйство», разумеется, тоже были, но к творчеству они имели косвенное отношение). В этих журналах новшества науки и техники нам особенно были интересны, потому что они, как правило, меньше всего забивались политикой, и, умея читать между строк, можно было черпать «потустороннюю» информацию. Согласитесь, что это немало! А дух саботажа, провокации и нетерпимости окружающего мира так характерны для Хиппи, так характерны и для подростков, познающих мир, так характерны для ребят нашего класса. «Чем хуже — тем лучше!» — говорили мы сами себе и шокировали своими выходками учителей и других лживых взрослых. Но!
Тренировка есть тренировка. Физическая ли, поэтическая ли — смешай их, и наряду со стишкам на потеху приятелям, проскользнут строки, в которых неоднозначно прочтутся серьезные пожелания настоящим друзьям. Хорошие строки — так я считаю. Пусть им далеко до настоящих стихов, зато лживыми их не назовешь, и сопли в них отсутствуют. А то каждый вечер по телеку песенка давит на мозги про «ёжика с дырочкой в правом боку». (А ведь баба-то с мужиком уже взрослые! — неужели это их самовыражение по жизни?!)
В том же десятом классе, на второй день после Нового года, мой друг получает письмо (снова, не исправляя):
«Моему другу, Вовуне!
Когда ты получишь защитную куртку,
Ботинки с шипами для гор,
Когда наколотишь железную руку
И пресс будет словно бугор,
Когда ты получишь железные нервы,
Когда будешь драться, как зверь,
Когда с парашюта — и на деревья,
Когда головою (чужою, конечно) сломаешь железную дверь,
Когда ты увидишь огонь пулемета,
Ножом подстригаться начнешь,
Когда в одиночку и через болото
Хоть в град, и хоть в снег, и хоть в дождь,
Когда по канатам — и через пропасть,
И в скалы — на пальцах одних,
Когда ты забудешь про всякую робость
И всякие черные дни,
Когда у мишеней не будет «десяток»,
И руки срастутся с рулем,
Когда, километры в воде бороздя,
Ты вспомнишь родительский дом…
И только тогда ты, лишь в эту секунду,
почувствуешь то, что ни разу никто не прочувствовал
и даже примерно не знал.
Будет что-то такое, счастливое, а может быть, грустное —
— Ты вроде всё видел и много узнал…
Вот здесь ты приди ко мне,
И я расскажу тебе всё, то, что сейчас не сказал!»
И подпись в соответствующем стиле, чтобы не казаться назойливым.
P.S.: «У меня сегодня лирическое настроение — видимо, с пахмару не отошел. Но ты в это перед сном вникни».
Вот, пожалуй, и всё, что я хотел поведать по этому поводу.
Вовунькин отец
Вовунькин отец Анатолий Владимирович, случайно встретил меня у своего подъезда и сказал:
— Подымимся к нам.
Дома никого не было.
— Проходи, — сказал он, пока сам пошел в свою комнату, положить толстый кожаный портфель и переодеться в домашнее.
Выйдя из комнаты, он поставил чайник и предложил мне сесть на кухне за стол. Я сел.
— Сколько матери дали?
— Семь с половиной.
— Много! — задумчиво произнес он. — Что делать думаешь?
— Жить, — первое, что пришло в голову, ответил я.
— Правильно, — подтвердил он. — А на что?
