Когда стал взрываться шифер, пожарок ещё не было, а Вовуня и Кеца уже мирно спали. Потом крики и шум их, конечно, разбудили, и они всю ночь не сомкнули глаз, думая: «Что делать?». Пинигинскую квартиру неаккуратные пожарники наглухо залили водой. Он был очень не доволен. А кому это понравится? Всех интересовало, чья это голубятня. И кто-то нас сдал. А чего мы хотели — все знали, кто ошивается на крыше. Не Карлосон же, в самом-то деле?

Через несколько дней в домоуправлении состоялся товарищеский суд, который кого-то там оштрафовал. Крышу залатали. Разбитый шарабан и поныне виднеется на заснеженной крыше.

Птички, птички, птички. Небесные просторы по праву Ваши!

Это мы здесь лежим на дне Воздушного Океана. С безнадёжной надеждой ждем, когда из половой и бестолковой клетки, даст Бог, со временем, возможно, перевоплотимся в настоящих и не падших Ангелов.

Собственно говоря, географически мы уже обозначились, пришло время рассказать о людях.

Некоторые люди, которые нас окружали, иногда были очень даже интересными человеками, выходящими за рамки привычного представления об обывателях. Вот о них вкратце, в стиле ЖЗЛ, с нашей точки зрения тех лет, пожалуй, и начнем:

Начнем со Сталина. Естественно! С кого же начинать, если не со Сталина. Итак, Сталин:

В двенадцатом доме, на первом этаже второго подъезда жил старичок. Не грузин, но еврей. Колоритный, нужно сказать, такой мужчина, внешне очень походивший на Сталина. Точнее, на его портреты, потому что Сталина самого мы не видели, а вот портреты — это сколько угодно: в любом автобусе в то время его профиль висел в кабине водителя. Так вот, этот мужичок всегда (всегда!) ходил в кожаном плаще, с трубкой в руках и мягкой подушечкой, которую он подкладывал под себя, когда садился на лавочку. На хрен она ему была нужна, никто не знал, но он всегда выходил гулять с ней и сидел только на ней. Выйдет, положит свою подушечку на лавочку, вальяжно сядет на неё, достанет свою трубку и начнет забивать табак. С табаком в то время была проблема, поэтому он покупал корейские сигареты «Птичка», потрошил их в кисет и этим табаком забивал трубку. Сигареты были так себе — дерьмо, но дешёвые и доступные — ему нравились. Кожаный плащ, усы, трубка, там все дела, сидит — курит, смотрит на жизнь. Рядом жена его — баба какая-то худая и дерганая, как кикимора. Но без неё его жизнь была бы сложней — она за него горой, хотя и не очень его жаловала. Еще у них была дочка. Говорят, она была медалистка в школе, потом поступила в Иняз, знала хорошо немецкий, но на почве учебы сошла с ума. Короче, кукушка у неё улетела, прости, Господи, и через некоторое время она стала выглядеть не лучше, чем её мать с отцом — старики. Ходила в каких-то обносках, что-то там пела иногда на улице и любила раздеться догола в своей комнате и встать у окна на радость местным ребятишкам. Сам я этого ни разу не видел, но много слышал об этом. Может, тоже мифы? Кто знает? Но то, что она была немного не в себе, — это точно. Так вот, Сталин сидит, курит, жена его чего-то мечется возле дома, дочка дуркует у окна и тоже курит сигареты «Птичка». И все со Сталиным здороваются. Вечерами, когда стемнеет, видно, что его дом завешан картинами. Он, оказывается, художник. На стене пустого места нет — всё его картины. От нечего делать я подарил ему как-то пачку табаку «Капитанский», который привез мне Вовунька из Ленинграда, где он успешно завалил экзамены в Нахимовское. Сталин был безмерно рад. Сказал, что курит его (этот табак) только по праздникам, и пригласил меня к себе в гости. Я был у него в гостях. Смотрел картины и обнаружил на стене два графика: проветривания помещения и размораживания холодильника. Всё-таки весёлый был человек, этот Сталин. Он хотел подарить мне небольшую картину, но я почему-то тогда отказался — сейчас жалею. Царствие ему небесное и дочери его. Не знаю, жива ли его жена, поэтому, на всякий случай, насчет неё промолчу.

Детская память запечатлела и до сих пор хранит и иные любопытные личности, такие как Слепой, Гоша одноногий, Контра.

Слепой жил в соседнем подъезде и был слепой в действительном смысле этого слова — у него не было глаз. Кроме того, он не носил очки, и его заросшие кожей глазницы поначалу шокировали, ночью пугали, если кто натыкался на слепого, но после все привыкли, не обращали внимания, как будто, так и надо. Слепой любил выпить и выпивал. А мы ломали голову вопросом, как он стал слепым, и что он там видит, когда выпьет. В том, что он что-то там внутри себя видел, сомнений не было: он с кем-то разговаривал, распоряжался, указывал, что делать, — это выдавало в нем когда-то человека зрячего. Но этой тайны мы не узнаем теперь никогда.

Гоша одноногий запомнился тем, что стучал своим протезом по асфальту, опираясь на трость, целыми дня проводил за игрой и беседой напротив своего подъезда, сидя за любимым зеленым столиком, который он охранял, как зеницу ока, гоняя нас свой тростью. Как-то этой тростью он врубил по голени одному местному парню ни за что ни про что. Точнее, ему показалось, что этот парень стоял в грязных ботинках на любимом столе для политических бесед и интеллектуальных игр. На самом деле, этот бедняга оказался ближе всех к Гоше, вот Гоша и ударил его по ноге со всей силы тростью от досады. Парень рухнул от боли и чуть дар речи не потерял. Негодованию не было границ, и рёву тоже. А Гоша в ответ спокойно говорит:

— Нехер по столам лазить!

А потом Гоша первый раз в жизни поехал на подледный лов на Байкал. В «ПАЗике», рыбаки нажрались. Гоша, естественно, тоже — он очень любил выпить. А когда лед провалился под автобусом, все успели вылезти через форточки, а Гоша со своим протезом застрял. Его выловили позже, подняв вместе с автобусом. Вот так первая рыбалка для него и закончилась. Грех сказать, но мы смеялись, представляя, как Гоша не может вылезти из окна, прости ещё раз меня, Господи.

Контра любил орать на весь Бульвар:

— Контры! Гниды! Жабы! — и добавлял каскад смачных выражений, которые я, из этических соображений, привести здесь не могу, хотя и не ханжа вовсе, и иной раз могу сматериться. Но то, как матерился Контра, мне не передать. Этим он и запомнился навеки — здоровый, как грузчик, кем он, собственно, и был. Говорят, таскал на себе рояли со смачным матом вперемешку с обязательным криком: «Контры!» И всегда пьяный.

Коля Середовский — вот уж чудо природы, загадка для психиатров и материал для диссертации психологов. Человек, не знающий запретов и преград, не понимающий значения слова «нельзя», наверное, человек будущего, который должен был родиться при коммунизме, где каждому по потребностям, а от каждого по способностям. Способности его были беспредельны, в любом смысле этого слова. Своими выходками он веселил всех, кто был старше и здоровее, и пугал тех, кто младше и трусливее. Образование — первая четверть средней школы и пара недель перед новым годом во второй четверти. Говорят, что его из школы выгнали за то, что он решил покурить на уроке. Представляете, в первом классе мальчик решил покурить — не дотерпел до перемены. Затолкал голову в парту и принялся курить. Учительница, почуяв или увидев дым, хотела выгнать его из класса, но не тут-то было: тупая голова застряла. Пришлось вызывать трудовика, распиливать парту, освобождать Колю. Всё — школа закончилась. Так он всю жизнь и не умел писать. Зато деньги считать научился. Шкодил, гаденыш, пакостил и воровал без удержу. Где что случилось — там и Коля Середа. И горел он, и тонул, и на мотоцикле лоб в лоб столкнулся с тачкой, разорвав себе пузо рулем — на нём живого места не было от шрамов, ожогов и наколок. У него даже пупа не было — сплошной шрам на животе. Если учесть, что он был маленький, писклявый и абсолютно безбашенный, то его все гоняли и частенько били, а он убегал и звал на помощь маму, зятя, Витьку и обеих сестер — Людку и Ольгу. В восемнадцать лет, выйдя из тюрьмы, он оказался двухметровым гигантом, но склад характера не изменился, и местные жители стали с большей опаской к нему относиться, а его шалости уже ему с рук не сходили, поэтому из тюрьмы он не выводился. Ходили слухи, что он там подрабатывал на красноперых, но точно я этого утверждать не могу. Теперь Бог ему судья — в тридцать три года Всевышний призвал этого человека к себе. Так, мир праху твоему, Коля Серепис.