Стрела, непонятно почему, попал в нашу школу, но ясно, почему в «б» класс. Этот подросток, с позволения сказать, задавил своим присутствием всех лисихинских авторитетов. Пару раз, нанеся несколько легких ударов в голову насмешникам над его ростом в школьном туалете, Юра быстро дал понять, что плохо понимает местные шутки, потому что спортсмен и из другого мира. С шелупонью, коими являлось большинство его сверстников, ему, конечно, было скучно. Его ждали спортивные залы, поля и площадки, поэтому он определился, что в школу он будет ходить редко, но когда надо, и чтобы не забывали.

Довелось мне присутствовать на спаренном уроке, когда «а» и «б» класс разместили в одном кабинете. Стрела «у себя» тоже сидел на задней парте второго ряда, так что мы оказались за одной. Чего-то учительница меня спросила. Я встал и начал отвечать.

— Ты бы хоть совесть поимел — встань, когда тебя учитель спрашивает! — раздраженно вдруг произносит она.

— Я стою, — отвечаю я.

Только тут она врубилась, что это Стрела такой огромный, что стоящий рядом с ним сидящим, кажется человеком, не уважающим учителя. Класс, точнее, два — угорели.

Кто с Юркой был на короткой ноге, особенно такие юркие и невыдержанные по пьяной лавочке личности, как Андрей Андреевич Покуль, говорили, что с ним хорошо ездить на турбазы. На турбазах постоянно происходили какие-нибудь разборки. Так вот, в самый такой нужный момент под косяком двери появлялась голова Стрелы и, после секундной паузы, за время которой, прищурившись, он определял, где свои, где не свои, следовало движение рукой, и «не свой», даже с ножиком в руках, как веревка, падал на пол. Ощущение было, будто парня торцом бревна в голову ударили. Остальным Покуль говорил: «А сейчас ещё старший мой брат придет!» — и собирал со стола их бутылки и жрачку.

Лет пять назад Юрка приехал ко мне «погостить». Собрались старые друзья, выпили, вспомнили молодость, покозлили, летая на его «девятке» по городу в нетрезвом состоянии. Потом еще взяли. Короче, на пятый день все куда-то растворились, остались только мы со Стрелой и пустые бутылки — дома, хоть шаром покати, ни хлеба, ни курева, ни капли спиртного. Правда, нашли полпачки «Беломора», но им не накуришься с непривычки.

— Пойду, — говорю, — пошакалю у соседей — раздобуду денег.

— Давай, — отвечает Юра, — только сигарет порядочных купи. А я пока помоюсь.

Конечно, помыться давно было пора — заросли щетиной, как черти, и перегарещем прёт, как из толчка. Сам бы помылся, но закон гостеприимства гонит меня шакалить к соседям.

Раздобыв приличное количество деньжат, я затарился под завязку. Открываю дверь, захожу домой, слышу — из ванной Юрка кричит:

— Сигареты купил?

— Купил, — отвечаю.

— Дай сигарету, я этой херней накуриться не могу.

Захожу с сигаретой в руках, и что я вижу: в непонятном, скрюченном состоянии в ванне лежит Стрела. На боку — еле втиснувшись в сосуд. Его огромная левая нога просто не влазит в объем ванны. Ещё бы — его нога как у коня стегно. Голова торчит поверх, в золотой оправе. Левая рука, такая же почти, как и нога, держит книжку и папиросу одновременно. Непроизвольно улыбнувшись, я подумал: «Как он умудряется мыться?»

— А вот так и мучаюсь, — отвечает Стрела. — В ванну не влажу, стоя — потолок мешает, сидя — слишком узко. Приходится корячиться. А посмотри, сколько воды.

Вот тут меня прибило по-настоящему — Юра встал, а воды-то в ванне почти на дне.

— Здорово, — говорю, — тебе стакан плесни и хватит. И башку помылишь, и сполоснешься. Я же, когда ванну наберу — и поныряю, и поплаваю вразмашку, и покувыркаюсь. Красота!

— Везет вам, — подытожил Стрела.

— Да уж!

Десятый класс незаметно растворился в потоке событий. Все, без завалов, сдали выпускные экзамены, благодаря Галчонку Григорьевне, даже посредственные знания по физике — на «хорошо» и «отлично», ибо все «собирались» поступать на Физфак в Универ. Ей, конечно, слышать это было приятно.

Волейболисты всей командой оптом зачислились в Нархоз. Вовунька успешно, как и планировал, завалил экзамены в ИВАТУ. Леха Бутин — в Политех. Теперь они ходили на курсы радистов в ДОСААФ. Олег Шемякин — как хотел, поступил на Охотфак в Сельскохозяйственный. Хандай и Плиса добивали школу. Пиня тащил службу в Вооруженных Силах в Монголии. Кеца продолжал работать поваром. Ольга поступила в торговое училище, чтобы через год поступить в Московский институт советской торговли. (Честно говоря, она стеснялась целый год — все в институтах, а она, как дура, в ПТУ. Потом стесняться перестала, когда поступила.) Остальные — кто куда.

Мы с Покулем имели честь стать студентами медицинского (и очень государственного) института, который, как выяснится позже, основал адмирал Колчак, которого, наверняка, завалили из револьвера системы наган образца 1919 года.

На лекциях мы занимались тем, что писали рассказы. Но только по-своему, то есть известных нам людей, сидящих в этой же аудитории, мы делали героями наших рассказов. Чего мы только не придумывали с ними, куда их только ни пихали! И именно это было смешно, когда читалось — человек-то рядом, а все и не в курсе, что он на такое способен. Это было забавно! И писать было легче: характер не надо придумывать, образ не надо описывать — все и всё и так на ладони. Но то, что этот образ вытворяет в лирическом цикле «Лес Бианки» — боюсь рассказать!

За этим занятием прошло два полугодия.

Наш мир стал значительно шире.

Джинсы «превратились» в отутюженные брюки, майки — в пуловер и белую рубашку, прическа стала куда как короче — все увидели наши уши; приходилось чистить туфли и стирать эти белые халаты. «Колюмна вертебралис» — первое, что на века врезалось в память. Новые времена, новые нравы, новые люди, новые встречи, новые мысли. Отношение к учебе вот только не изменилось. Неохота было учиться. Но полученная информация об организме людей и других организмах могла пригодиться. Особенно навыки в анатомке. Препарировать трупы тоже надо уметь.

С Ольгой у нас кончилось всё 9 августа. С тех пор я ненавижу Август! Что случилось, как случилось, почему так получилось — не важно, не хочу вспоминать! Пытались, конечно, всё восстановить, но два раза в одну реку, сами знаете, не входят. Не удается. Я и в Армию-то, наверное, из-за этого ушел. Остался бы — ничего хорошего не вышло. А в Армии, всё казалось ещё можно восстановить, учитывая трудности Армейской жизни, казалось, что стану взрослее и всё прощу. Даже ей стихи солдатские писал, как будто ничего не случилось:

Но ничего не вышло. Как говорится, коротко и ясно, чтобы не обсуждать тему, которая другим не интересна — «Она меня не дождалась. Но я прощаю, её прощаю…»