Долгий рассказ о том, как кого-то били на соседней даче, был сумбурным и громким. Ткач решил сам сходить посмотреть, и все ушли ещё раз, а когда вернулись, рассказов значительно прибавилось. Меня же уже тошнило, я сходил поблевал и пошел спать в большую комнату. Бабы видели, что я блевал на гладиолусы.

— Да он же не спит, — шептала пьяная Маришка.

— Какой там — не спит? — говорил ей тихо Ткач. — Рубанулся. Пацан же ещё. Проблевался и вырубился. Давай — ложимся.

— Он не спит! — не унималась она.

— Блядь, — выругался Ткач. — Ну, значит, сейчас поднимем, если не спит.

И подошел к моей кровати.

— Слышь, братан, хорош косить! Подъем! — громко сказал он.

Я сразу и не понял — серьезно он или так. Голос жесткий, вроде не шутит. Но решил лежать до последнего, как он сам говорил. Захочет — вынесет. Может, дуркует просто? Лежу — молчу, типа, сплю.

— Ты чё, не понял?! — ещё более грозно произнес Ткач и потряс меня за плечо.

Я молчу.

— Я же говорю, что спит, — повернулся он к Маришке. — Пусть спит — молодой ещё, куда его денешь? Уйдет — нарвется где-нибудь — отвечай за него.

Это почти убедило Маришку, она ещё немного повыгибалась и стала раздеваться. Я облегченно перевел дух. Но свет из окна был паршивый — почти ничего не видно. Зато слышно хорошо.

Она что-то там мела про то, как попала в какую-то плохую компанию, где её взяли силой. Ткач понимающе хмыкал и продолжал не останавливаясь. Она допытывалась, любит ли он её. Женька говорил, что, конечно, любит, непонятно, что ли? Она даже всплакнула по ходу. Но потом перестала прикидываться и полностью отдалась удовольствиям, предварительно попросив: «Только в меня не кончай».

За сигаретами она пошла, к сожалению, обмотавшись простынёю. Я так ничего толком и не увидел. Потом я уснул.

Утром за столом все сидели уже, как семейные пары. Никто не прикидывался — всем и без того ясно, кто кем стал. Бабы, похоже, даже рады были — быстро все готовили, подносили, убирали, весело смеялись. Подружились меж собой. Парни вальяжно, с чувством выполненного долга сидели за столом. Ткач спросил у меня:

— Как спалось?

— Ништяк, — ответил я.

И он понял, что всё хорошо.

— На природе, братишка, всегда хорошо спится, — подтвердил он.

И, обращаясь к Маринке, добавил:

— Я правильно говорю, Мариш?

— Правильно, — подтвердила она.

А он, уже глядя на всех, заключил:

— Причем — три раза! — и улыбнулся своей лучезарной улыбкой.

Все засмеялись. Девчонки потупили взоры.

Жизнь шла своим чередом: тренировки, учёба, природа, свидания… И ещё, плюс ко всему, у меня появилась броневая защита от всех неприятностей — Женька Ткачук. За ним было спокойно — как за каменной стеной. Постепенно я познакомил его со своими друзьями, которых он и так мало-мало знал как одноклассников своей сестры, но тут уже был другой уровень отношений. Так что, можно считать, у всей нашей команды была броневая защита, в случае чего.

Начались вынужденные посещения тюрьмы. Передачи — гнусное дело. С ночи приходится занимать очередь, чтобы успеть передать. Маленькое помещение, полное народу, какие-то заполнения каких-то бумаг, толкотня, вонь, слезы, перегар. Примут — не примут посылку? Что можно? Что не положено? Сколько килограммов? И всякая подобная хренотеть для непосвященных. Нервы, потеря времени, холод, грязь и опять перегар.

На первом свидании мать ревела в телефонную трубку, глядя на меня через стекло.

— Ну, как ты, сыночка? — всё спрашивала она.

— Нормально, мам. Не переживай. Ты как?

— Да у меня все нормально. Тетя Галя как?

Тетя Галя — это её сестра, у которой я жил.

— Тетя Галя нормально. Привет тебе передает.

— Как Анюта?

— Нормально. Я её в школу на первый звонок сам водил.

— А Большой чего? Не пошел, что ли?

— Он работал. Да и на фиг он нужен — я её сам увел. Всё нормально, мам.

Мать ещё больше ревела.

— Ой, деточки, оставила я вас без матери. Как же вы будете?

— Да не плачь ты — всё нормально будет. Ты давай, главное, сама выбирайся. Мож чем помочь, куда сходить надо?

— Я потом тебе всё напишу…

Ну, и так далее….

Потом, действительно, пришел человек, весточку, как говорил Шарапов, притаранил. В письме было много чего и главное подпись: «Я мама». Если другая была бы — значит подстава.

Десять месяцев её мурыжили в тюрьме. Те, за кого она попала, подкидывали мне денег на житиё-бытиё, на передачи, на карманные расходы. Однажды пришлось посетить тюрьму ночью. Приехал, постучал в ворота, открылась кормушка, я сунул туда две бутылки водки, ворота открылись, и я прошел в тюрьму. Меня провели в одиночную камеру и сказали: «Жди». Я долго ждал в прокуренной, кислой одиночке с пакетами дачки, но потом привели мать, и мы с ней обнялись. Она опять залилась слезами. Что да как? — Всё нормально. Потом она успокоилась, и я получил необходимые инструкции. Под утро меня вывели из ворот, и началась уже совсем другая жизнь.

Ткач, как ни крутился, загремел-таки в Армию. Сначала он «попал» (благодаря, конечно, родителям) в Ширяево, на какую-то секретную точку недалеко от города. Если учесть, что Ткач был водителем, то не мудрено, что он часто бывал дома, заваливая балкон тушами баранов, ящиками тушенки, мешками с гречкой и Т.П.

Через полгода точку расформировали, всех погнали в Монголию, потому что китайцы с вьетнамцами чего-то там не поделили. Пришлось родителям подсуетиться и перебросить Ткача в военную прокуратуру в Иркутск возле телецентра. Это уже почти дома, но дорогое удовольствие. А что делать? Работая водителем в прокуратуре гарнизона, Ткач больше времени валялся дома на диване с книжкой, чем пыжился на службе. И это было хорошо, как всем казалось.

Наши отношения с Ольгой перерастали в нечто большее, чем просто дружба. Мне уже много чего было позволено, но, к сожалению, пока ещё не самое главное. Хотя на словах мы уже готовы были ко всему, но на деле — её что-то удерживало. Наверное, то, что Женька мог в любую секунду появиться дома. А его-то лечить не надо — сразу вычислит.

С друзьями мы виделись, как обычно, на тренировках, да и не только, хотя времени было несколько меньше, потому что мне приходилось уезжать в сторону центрального рынка, где жила тетя Галя до одиннадцати часов вечера, чтобы та не беспокоилась. Хотя, когда надо, я ей звонил и придумывал что-нибудь, чтобы не приходить ночевать. Она вздыхала, но не могла ничего сказать против — я же всё равно сделаю по-своему.

— Всё нормально, — успокаивал я её.

«Да, ничего нормального нету, — думала тетя Галя, и ещё просебя, наверняка, добавляла, — эх, Томка, Томка!»

Судя по рассказам, какой-то бухой начальник из военной прокуратуры с халявами на «Ткачином» Уазике ночью врезался на Байкальской в столб. Разогнав баб, догадавшись забрать автомат, он свалил и позвонил Ткачу. Женька взял всё на себя, якобы он был в самоволке. Начальник усидел на месте, а Ткача отправили в Чистые Ключи под Шелехов дослуживать оставшийся год. Много седых волос этот случай прибавил родителям. Но Ткача был правильным пацаном, это все знали, а тащить котловскую в Чистых Ключах — семечки!

Завод, Батыр, Вильдан, Зевельд и Войнич тоже в это время служили. Причем, бродяга Войнич служил в морской пехоте. Борька, хоть и служил в Безречной под Читой, однако умудрялся приезжать в Иркутск довольно часто. И тогда, если не было Ткача в городе, он шел на контакт со мной — других-то корифанов не осталось — все в армии. Боря приезжал всегда с «подарками». Он тащил службу где-то на директрисе — особой точке военного полигона. А там боеприпасов и других специальных средств было море. Кто их учитывал? Вот Завод и привозил подарки из Армии.