А соседи с тех пор, видевшие меня со «шлюхой» у кафе, точно знали, что я уже созрел.

А ещё мы любили заряжать порохом сигареты и угощать курящих. Ольга Середовская, сестра того самого Коли, как-то заглянула ко мне покурить. Середовские были вообще нашими соседями, и баба Дуся, как мы называли их мать, хотя она старше моего отчима была всего на четыре года, так та вообще водилась иногда с моей сестрой (пока мы с пацанами дергали её картошку на Глине). А так как дома у нас все курили, так Ольга втихаря любила прийти перекурить. Она была старше меня на четыре года, то есть деваха уже на выданье, да и друг её был парень известный на Бульваре (тот самый волосатый Сорока, несущийся по Бульвару на «Восходе», а ныне живущий с Ольгой в ФРГ). В общем, никто не был против её увлечения по части покурить. Я как раз заряжал сигаретку для «товарищей» и, когда она позвонила, бросив на стол своё изготовление, пошёл открывать.

— Я покурю у тебя? — спросила Ольга.

— Конечно, — ответил я. — Ты куда собралась?

У Ольги была шикарная прическа с завитушками у виска. От неё пахло лаком для волос. Накрасилась, налахудрилась, приоделась. Вообще она была симпатягой.

— На танцы, — лукаво ответила Оля.

Чего-то я зашел в ванную комнату, а она прошла в зал.

Вдруг слышу: щёлк! И крик: «А-а!», — а потом: «Блядь, идиот!»

Вылетаю из ванной, смотрю, а у неё по виску трещит огонь, а она пытается затушить залакированную прическу. Ресницы опалены, лицо всё в мелких точечках от пороховой гари.

Я помог затушить ей то, что от прически осталось.

— Ты что сделал? — со слезами на глазах спрашивает она меня.

— Ты зачем эту сигарету-то взяла. Не могла из пачки вытащить?

— Я откуда знала? Пришла покурить, твою мать! Как я теперь пойду?

Короче, рёву было… Потом мать меня ещё песочила, говорила, что так и глаз можно лишиться. Почему-то все были недовольны. Друзья оценили шутку на пять баллов.

Прости, Ольга, ты тогда случайно попала под раздачу. Бросай курить!

Сегодня, когда задуют ветра и «оплавятся» сугробы, а солнце растянет тени деревьев по грязному снегу, ещё холодный, но уже с примесью весны воздух, напомнит, что кончается зима. Но ветер пронизывает, и на память приходит забытая фраза из детства: «Февральский ветер».

Кино! «Кто в этот мир попал — навеки счастлив стал!» Кино! Кино — это придел мечтаний.

Отстояв очередь в кассу, толкаясь и возмущаясь, ты наконец-то становишься счастливым обладателем и владельцем маленькой сине-зеленой бумажки с надписью вертикально по боку: «Контроль». Возможно, что тебе ещё предстоит потолкаться при входе в сам кинотеатр и в зал, но это естественное желание — скорее попасть в храм обмана и грёз. «Наиважнейшим и первым из искусств, для нас является кино!» Кто это сказал? Похоже — Ленин. Он-то гений-гаденыш знал, что говорит. Какие неограниченные возможности дает кино… для фальсификации, подделок, агитации, сведения с ума, влюбчивости, подвигов, соблазнения, оскорбления, провокации, разъяснения, доведения до самоубийства и прочее, прочее, прочее, всё что угодно можно придумать, чтобы заполучить зрителя, толпу, электорат, как сейчас говорят, и стать самому знаменитым.

Волшебный мир темного зала — всего несколько секунд, когда свет уже погас, а экран ещё не загорелся: притихают люди в своих неудобных зимних одеждах, кто-то несколько раз кашлянул, скрипнуло и хлопнуло сиденье, последние быстрые шаги по деревянным ступенькам вдоль деревянной стены в поисках места, семечки, «У нас что, два билета на одно место?», пустая (уже) бутылка упала и покатилась, девичий хохоток, задёргивание толстых бордовых штор перед входной дверью, захлопывание самой входной, …вдруг, трещит проектор, загорается квадрат экрана, знакомая скрипучая музыка — начался журнал «Восточная Сибирь». Все вылупились на экран. Жуют. С боку их лица смешно освещены и просто смешны — постоянно на лицах прыгают синие тени, а люди строят забавные рожи в зависимости от того, что показывают на экране. А ведь это ещё только журнал! А вот само кино!..

— Ты, хорош понтоваться! Расскажи нормально.

В наш город приехало Кино. Настоящее. С ящиками, чемоданами, круглыми коробками с надписью «Госкино», с треногами, с фонарями, с большими автобусами, с Михаилом Ульяновым, которого мы воспринимали исключительно, как Маршала Жукова, но так его никто и не увидел.

По телевизору и радио передали, что набирают желающих для участия в массовых съемках художественного фильма «Февральский ветер». Желающих было море, потому что слово «массовых» вообще не воспринималось — главное: «участие в съемках»!

Оказалось, что те, кто придут с паспортом ещё и получат за съемочный день Пять рублей (С домашними животными — Десять, с крупнорогатым скотом или лошадью — Пятнадцать), кто без паспорта — по Три рубля. Люди готовы были сниматься бесплатно, а паспорта тогда редко кто вообще носил с собой — смысла не было мять документ, поэтому многие на это не обратили внимание. Но мы пришли со свидетельствами о рождении, которые проканали за паспорта — не помню, откуда мы это вынюхали.

Собрали нас в Лисихе, в клубе каких-то строителей, и долго мурыжили, раздавая одежду-реквизит в замен нашей одежды. Зима была, февраль, одежды много — гардеробщицы не справлялись с потоком, поэтому съемки задерживались, что очень нервировало, потому что день короткий, а время ограничено. Особенно это нервировало массовку — хотелось быстрее отсняться, попасть в Кино, а ни то придется всё на завтра переносить, как случилось вчера — опять будет шум и недовольные. Говорят, так же, что завтра съемок не будет. Вот ничего себе! И те, кто вчера пролетел «по праву» решили, что должны первыми получить реквизит и нагло подгоняли «новеньких», за что чуть не получили в ухо. Но всё кое-как утряслось, и нас загрузили в автобусы.

Сюжет фильма предполагал какую-то замуту по поводу февральской революции в Питере. Чего-то там должны были отличиться лицеисты. Точнее один лицеист, которого с нами в автобусе не было — главный герой. Поэтому нам выдали тонкие черные шинельки с пуговицами о двуглавых орлах (очень хорошие пуговицы — хиппари на барахолке за них могут дать пакет или жуваки), фуражки с кокардами, жалкое подобие башлыка, а сигареты почти все оставили в своих вещах, сданных в гардероб, поэтому предстояло померзнуть. Вот только Покуль с Кадачем были одеты в тулупы, валенки и огромные шапки. Их роль — купцы-торговцы. Им было тепло. Как-то ведь они сориентировались.

Действо (по сценарию этого дня) должно было происходить на ярмарке, типа, на масленице. Лицеисты, когда у них кончаются занятия, с криком, свистом несутся на ярмарку — это понятно. Там они бесцельно слоняются по торговым рядам в своих тонких шинелях и шныряют везде, где только можно, лишь бы попасть в кадр. Бабы — продавщицы из ближайшей кулинарии — должны что-то продавать из местного ассортимента. Тут — полезное с приятным, плюс деньги за съемочный день. Дети должны кататься на коньках на катке — так всегда на ярмарках. Костры не жечь!

Съёмочная площадка находилась за плотиной на берегу Иркутского водохранилища. Довольно живописное место. Настроили там торговых рядов, расчистили лед для катка, развешали разноцветных флажков и всякое такое. Пока всё это готовили, нас поместили в Дом Пионеров. Холодно там было, и мы мерзли, но терпели, потому что это был последний съемочный день в нашем городе. Только Покуль с Кадачем не мерзли. Они развалились в своих тулупах на красных дерматиновых креслах, вытянули ноги, укутались в воротники и покрикивали на тех, кто проходил мимо: «Куда прёшь, челядь?!»

Наконец-то начались съемки.

Всех «гимназистов», а их было человек сорок, наверное, загнали на пригорок и сказали: «По команде, все вниз. Изображаем радость. Уроки кончились. Вы должны радостно, с криками, свистом бежать вниз на ярмарку. В кадр не лезть. Просто бегите к прилавкам. Всех снимем, все попадете на экран. Понятно?» Куда там! Только раздалась команда «Пошли!» — каждый ломанулся на камеру. «Стоп!» Ещё раз! Опять: «Стоп!» Ещё раз! И так до посинения, пока нам самим не надоело взбираться на скользкий пригорок. Потом, когда надоело, мы сбежали правильно. «Молодцы! Хорошо!» — сказал режиссер (или кто там такой был?): «А теперь гуляем по ярмарке».