Вопрос, разумеется, интересный. Как объяснить взрослым людям, которые честно проживают жизнь, на что живет подросток, у которого мать в тюрьме, отчим выгнал из дому, а закон не позволяет работать по несовершеннолетию? Разве мог я ему сказать, что мне с одной зоны присылают «Попугаев», чеканки (никому не нужные), ещё какую-то «кустарку», которые можно, якобы, продать, а с другой зоны присылают деньги за чай и водку. Плиточный чай стоил в магазине 97 копеек, на зоне он отлетал за 3 рубля, а по праздникам — за пять. Водка, стоимостью четыре двенадцать, уходила за червонец, по праздникам — за двадцать пять. Канал доставки и перевода материального в денежные знаки уже был поставлен — я не нуждался особо в деньгах. На мне были дорогие шмотки, и кое-что хрустело в карманах. Но как это объяснить уважаемому человеку? Но я взял и объяснил, как есть. Чего я буду ему мозги-то компостировать.

— Что у тебя по русскому? — после паузы спросил Анатолий Владимирович.

— Трояк будет.

— Нет! Тебе поступать надо. Я с Верой переговорю — она тебя подтянет.

Вера — Вера Александровна — Вовунина мать, учитель по русскому языку и литературе, но, к счастью, не в нашей школе.

— Спасибо, — отвечаю, ещё не понимая, как она меня подтянет.

— Договорились — каждый день приходишь к нам на дополнительные занятия. Вечером я с ней проговорю, и определимся, в какое время. Вова тебе скажет. Хорошо?

— Как скажете.

— Куда поступать-то думаешь?

— В мед.

— К тетке?

— У-гу.

— Правильно. На свете есть три профессии: учитель, военный и врач.

(Его старший сын Серега, Вовунин брат, был, кстати, военным врачом).

Мы выпили чаю с бутербродами, а потом он сказал:

— В пятницу в Голоустное едем на уток, собирайся — с нами поедешь. До воскресенья.

— Класс! — обрадовано ответил я.

Побывать с ним на охоте… да я только об этом и мечтал!

Вовунькин отец, как я уже упоминал, по национальности — немец. Не буду пересказывать его непростую судьбу, чтобы опять чего-нибудь не напутать, скажу только, что он воевал за Советский Союз, имел боевые ордена и медали и человеком был (царствие ему небесное!) настоящим! Но, как немец, он был настолько пунктуальным, практичным и дотошным в мелочах, что, несомненно, является национальной чертой. Если он покупал охотничье оружие, то это оружие было «вылизано» и подогнано, как полагается. Если он делал охотничий нож, то такому ножу позавидуют все. Если он шил себе охотничью одежду, то она была удобна и практична (не могу избавиться от этого слова, говоря про Анатолия Владимировича!), что до сих пор Вовунька чувствует себя в ней на охоте, как младенец в пеленках. Я, грешно сказать, очень люблю фильмы про немцев и книги, про Вермахт, особенно мне нравится их форма и оружие — несомненно, это пришло от Вовуниного отца. Не думаю, что это плохо — немцы умеют делать вещи. Он тоже умел. «Папа Гейц» — так звали его на охотоведческом факультете сельскохозяйственного института. Так он и остался «Папой Гейцем» — легендой факультета!

Речка Голоустная, прежде чем раствориться своими водами в Байкале, делала немыслимые виражи и спирали, превращая прибрежную зону в богатые дичью болота. По правую сторону от течения реки расположилось село «Большое Голоустное». Слева — сопки, покрытые сосновым лесом. Долина реки напоминала саванну — плоская, как поверхность стола, и желтая трава в человеческий рост местами.

Мы разбили лагерь на левом берегу — ближе к лесу. Палатка, мангал, брёвна, которых тут было в избытке, по непонятной причине, сложенных в штабеля. Накачали резиновую лодку и обустроили на ближайшем озерке засидку, среди тех же бревен и травы. Поставили чучела. Нас было четверо: Анатолий Владимирович, его сыновья Сергей и Володя и я. На первую вечернюю зорьку ушли они втроем, я остался охранять лагерь.

Солнце садилось в Байкал. С моря тянулись табуны уток. Вспышки выстрелов. Шум волн на Байкале и залпы выпушенных зарядов долетали до палатки и моего костра, на котором варился ужин. Наполненный запахом трав, байкальского прибоя и пены, свежестью соснового леса, воздух кружил голову. Огонь разбрасывал искры в вечернюю мглу. Бурлила похлебка. А утки всё тянули и тянули табунами из моря над нашим скрадком.

Вечером, у костра, потроша подстреленных крякв, мы говорили о природе, о Байкале, о жизни. Не хотелось спать — хотелось вот так сидеть с родными людьми и говорить, говорить, говорить!

На следующий день были бекасы, кряквы, чирки, чибисы, крохаль, туманы, сырость болот, мокрая лодка, резиновые сапоги, запах пороха из стреляных гильз, снова костер, звезды, травы, Байкал, разговоры, похлебка, настоящая мужская жизнь и дружба навеки отцов и детей! Эх, бляха! Жалко, у меня не было отца!!! Спасибо, Господи, что у меня есть Вовуня, его отец, брат и охотничьи просторы!!!

Ольга сидела в слезах.

— Что случилось?

— Гольда потерялась!

Эта маленькая желтая гнусятина, которой разжёвывали мяско, чтобы накормить, которая спала вместе с людьми на одной кровати и ещё ворчала, если её задевали ногой, эта ленивая псина, не слезающая с рук, потерялась. Где?

— Родители к Женьке ездили, она из машины выбежала и… потерялась….

— Да не реви ты! На зоне потерялась, что ли?

— Да-а-а-……

— Твою мать! А родичи-то куда смотрели?

— Не знаю! Гольда пропала…

Конечно, пропала. Если её зеки поймали — уже сварили суп — домашнее животное, чистое, хоть и мелкое.

— Ну, что поделаешь, Олька? Не плачь. Я тебе другую собачку куплю.

По знакомству, у каких-то породистых родителей, за «бешеные» бабки я купил ей карликового добермана, но уже нормальной окраски. Маленькая такая чучелка, но симпатичная, потому что, наверное, я купил. Назвали Кнопка. У Ольги отлегло от сердца. Хотя она со вздохом ещё вспоминала Гольду.

Через неделю от Ткача пришла малява о том, что Гольда в зоне, жива, и за неё требуют выкуп — полтинник.

Я собрался, поехал. Высвистел Ткача на крышу. Перетерли. Перекинул на электроде бабки и стал ждать, когда вывезут Гольду.

Сначала из ворот зоны выехал грузовик, полный бочек. Дубаки каждую бочку простучали огромной киянкой, чтобы удостовериться, что внутри бочек никого нет. Потом выехал говновоз на телеге. Кобыла дергала губой. Веселые ребята из четырнадцатой зоны вставили кляче фиксу из рондоля. Фикса мешала кобыле, поэтому она и дергала губой. Смешно — в натуре, блатная сыроежка.

Гольда сидела за пазухой «водителя» гужевого транспортного средства. Худая, страшная, как жизнь Проспера Мориме, грязная и вонючая, отсидевшая на Зоне полмесяца, что по собачьим понятиям — приличный срок, особенно, если в ожидании чана с кипящей водой, Гольда бросилась ко мне, как к родному. Да я и был родной.

— Надо бы ещё трёху добавить, — сказал водитель говновозки. — За риск.

— Пошел на хуй, — ответил я, так как псина была уже в моих руках.

Не обидевшись, потому что другого и не ожидал, говновоз уехал.

— Ой, это не она! — не узнала Гольду Ольга. — Худая какая! Бедненькая.

Снова сопли, слезы.

— Как ты её нашел? — спросил дядя Володя — Ольгин отец.

— Нашел, вот, — ответил я.

— А что, теперь у нас две собаки будет? — спросила мать.

— Да! — ответила Ольга, обнимая обеих. — Маленькие мои!

На ужин раскупорили бутылку водки: «За тех — кто Там!»

В параллельном «Б» классе появился новенький. Ростом — метр девяносто восемь, весом — килограммов сто сорок, с волосатой, как у взрослого мужика, грудью, с тяжёлой нижней челюстью, в очках в золотой оправе. Юра Стрельников. Для своих — Стрела, для друзей — Юрас. Он попал в «б» класс из Школы олимпийского резерва, это означало, что у него в Иркутске была хата, за которую платит спорткомитет. Бывший хоккеист из Ангарска, в виду проблем со зрением, Юра перевелся в волейбольную сборную. Парни из «Б», в том числе и Витя Кадач, и «наш» Санька Малых, привезли с молодежного чемпионата России третье место. Волейбол, как и бокс, в нашем городе культивировался на уровне. Ребят собирали со всех школ — был бы рост да спортивная наглость.