Но главное, они решили однозначно, это — ветер!

— Будет энергия — такого здесь наворочачишь, Игорёха! — уверял Архип. — Будешь — некоронованный Король Малого Моря. Чубайс, в натуре! Ты же тоже почти что рыжий.

Игорь, по пьяному делу, согласился.

Заглох дизель, вырубился свет, все разошлись по домикам, костер ещё тлел. Залили костер, как умели в две струи. И тоже, отправились спать.

С тех пор прошло два, считай, года.

Будем считать, что реклама сработала.(Надо Игорю, кстати, сказать, чтобы домик как-нибудь бесплатно выделил за столь явно скрытую рекламу его Ранчо-сранчо, правда же?)

Но вернёмся в современность.

К ужину наша парочка вышла освеженная и в свежих одеждах. Архип так и не нашел свой фисташковый костюм с розовым жабо, поэтому был в банальном спортивном костюме и простых японских кедах «каугуар», с бутылкой водки под мышкой, зная, что идти на ужин к друзьям без бутылки, это не по Восточно-Сибирски в его-то возрасте. Юная спутница его была во всём чем-то белом, в легких спортивных тапочках и со слегка влажной головой, что придавало ей в этот вечерний час больше сексуальности, чем Архипу его бутылка. Скажу не тая: Всё было, как полагается, прекрасно. И они зашли в столовую, наполненную отдыхающими, основная масса, которых состояла из московских гостей Старика Сосновского, которые приехали по бизнесу пообщаться и на рыбалочку на Байкал съездить. Судя по всему, по бизнесу общения прошли давно и успешно, теперь Сосновский устраивал им отдых и рыбалку. Так заведено, и никуда от этого завода не деться. И хорошо, что так заведено.

Усадили Архипа и Юльку за большой и праздничный стол. Соснов познакомил их со своей компанией, налил, как полагается, штрафную. Через несколько минут Архип перезнакомился со всеми ещё раз, так как он тут же напрочь забывал имена, но общался, смеялся и что-то рассказывал. Юлька, правда, не очень себя ловко чувствовала в незнакомой обстановке, но терпеливо сидела рядом с Архипом, когда надо улыбалась, слушала, кивала и рассматривала потолок с задницами и лапками сереньких уток (одна, даже, голову запихала вниз и держала в клюве рыбешку). Пару раз Юльку пригласили потанцевать. Пару раз её чуть не вывернуло от караоке, которое измучил какой-то левый мужик из отдыхающих Владимирским Централом. Караоке, бедное, за этот вечер замучили, затаскали, задергали. Хрипели, пищали, пели. Открывали несколько раз дверь, чтобы проветрить. Пахло Куринным жиром. Звякали тарелки. Ржали над несмешными шутками, которых было не слышно, но их повторяли и заново ржали. Уронили графин. Бедлам был изумительный! Потом, натанцевавшись, все наконец-то устали, присели выпить, а Юлькин, утомленный с дороги, Архип, присел всем на свободные уши под общий настрой:

— Ему бы вверх уйти, а он вправо потянул, — Архип показал известный жест плоской ладонью у лица, потом поочередно, начиная с мизинца, сложил пальцы в кулак, махнул в сердцах рукой, и с горечью в горле добавил: — Но отчаянный!

Смеялись, узнав эпизод (в таком состоянии все смеются хором). Это был рассказ о том, как прошлым теплым апрелем рыбачили они со Старым Сосновом на тонком талом льду за соседней скалой. В бой тогда пошли одни старики! Старик Сосновскй, по его словам, пытался вытянуть толстого хариуса из-подо льда в узкую лунку, но что-то ему мешало. Хариус, подлюка, сорвался.

В разгар хорового смеха над его шуткой, Архип, не выходя из образа, вдруг смачно ударил кулаком по столу. Звякнула посуда. Мгновенно наступила тишина. Люди посмотрели недоуменно на Архипа. А он, закрыв глаза, сквозь зубы, «с болью в душе» запел: «Раз-кууу-дря-вый, Клен зе-лё-ный, Лист рез-ной….»

Врубившись, что это продолжение киношного жеста, компания прыснула заново. А Архипу только этого и надо было. Сделав вид, что он крепко держится за штурвал, «смело глядя в лицо смертельной опасности», Архип заорал: «Ребятааааа, будем жииииииить!!!!!», и громко, протяжно загудел, как подбитый «Ил-2», завыл, вошел в штопор, не вытянул, врезался в землю… и взорвался!.. добавив масла в огонь, и….

Только тогда вышел из образа.

— Тебе бы в камере цены не было! — неожиданно произнес крепко поддатый мужчина за соседним столом, с партаком (среди прочих) на пальце, означавшим: «Проход через малолетку».

— Сплюнь! Чё такое говоришь-то!

— Я тебе отвечаю.

— У тебя есть на плече факел, обмотанный колючей проволокой? — спросил Архип.

Мужчина задрал короткий рукав футболки. На плече синел «олимпийский» факел в кольцах колючки.

— Вот, — сказал мужчина, — «Загубленная молодость!»

— Ну, что ж — тогда ты в курсе, наверное, о чём говоришь. Однако, брат, должен заметить, что мне и на свободе-то узковато, мало, понимаешь, пространства для творческой мысли. А в четырех стенах, да с решеткой….

— Там море пространства для мысли! — перебил мужчина с факелом. — Там только для мысли и пространство. Потеряв свободу, человек обретает неуёмную волю фантазии! — философски заметил тот.

Архип на секунду замялся.

— Ха, надо подумать! Я подумаю, потом потрещим. Лады?

— Давай, — согласился мужчина.

В пять утра, Архип вышел в пуховике, с креслом на воздух (даже летом здесь без пуховика делать нечего утром). Сел глубоко, укутался, вытянул ноги. Заря занималась. Дышалось легко — свежесть утра, запахи Моря и гор. Комары ещё не проснулись. Ветер взъерошивал волосы, свистел в кронах погнутых корявых деревьев, хлопал флажками и лентами. На позорном столбе шуршали бумажки. Буратино крутил башкой у туалетов, его полосатый колпак раздувался. Черной стрелой пронеслась куда-то Тайна. Чайки орали на дальнем скалистом острове. Что-то скрипело, изредка ржали в стойле кобылы, светлело Небо, в голове булькали мысли:

«Ещё Сальвадор Дали писал, что отсидеть нужно обязательно, но желательно, пораньше, в молодости, в юном, так сказать, достаточно возрасте. Тогда «летающие решётки», сфотографированные глазом, будут напоминать тебе всю жизнь, что жизнь хороша и у неё две темные стороны. Что-то такое, кажись, проповедовал старый художник».

Архип вспомнил, как он в своем «юном достаточно возрасте», вот так же утрами, сидел в ожидании свиданки. От нечего делать, он наблюдал. Смотрел, как качается фонарь на ветру, заносимый снегами. Как тени столбов и колючки, от его качаний «пляшут» на кирпичной стене и на белых сугробах. Вспомнил узоры из трещин на, крашенных темно-зелёным поверх штукатурки, панелях мрачного помещения для ожидания родными своих заключенных. Родные с авоськами, сумками, пыльные, уныло сидели и ждали чего-то. Архип в уголке на старой скамейке почти засыпал, уткнувшись носом в тулуп. Сквозило не сильно. Вот только всё время мерзли сырые ноги. Зато он четко помнит, какая была огромная петля для пуговицы на сером в рубчик пальто у мужчины напротив. Огромная петля. Наверное, и пуговица должна была быть огромной. Но пуговицы Архип не помнит. Но ему до сих пор кажется, что она должна быть большая, красная или зеленая, с четырьмя дырочками, огромная, как у Карлосона на штанах. Ему тогда в полудреме, в тесноте, духоте, с холодом в ногах, чудилось, что петля для этой пуговицы — это вход в волшебную пещеру, куда пираты свозят свои богатства. Они подходят на больших, обгоревших в боях кораблях, сгружают ящики и корзины на прибрежный хрустящий песок, волокут всё это наверх по полам пальто ко входу в пещеру. Там всё складывают возле входа и возвращаются снова назад за новыми сундуками и баулами. В пещере должны сверкать изумруды и камни, золото, цепи, кулоны, дорогие ножи, аркебузы, короны, халаты, уздечки и седла. Белеть черепа. Как в мультике «Маугли», когда тот попал в пещеру к беззубой змее. Потом, засыпая, он вдруг подумал, что тяжело вот так всё это грузить — здесь нужен подъемник или автокар. Тут же «появился» электроавтокар с поддоном кирпичей на клыках, а с боку написано грязною краской «Дембелевоз». Стало легче грузить и складировать ценности…. Все загудели — открылось окно.