После того как я повторил эту фразу, он нажал кнопку на столе, вызвав посыльного. Когда вошел молодой человек, посол сказал ему: «Принесите мне, э-э-э…» — но не смог закончить предложение. Я вновь назвал документ. Посол прочистил горло и повернулся к курьеру: «Пойдите в архив и принесите мне договор Рузвельта — Литвинова от 16 ноября 1933 года». Через минуту посыльный принес маленькую зеленую книжечку.

Сидя на вращающемся стуле, посол начал читать текст соглашения, перелистывая его, как иллюстрированный журнал. Для экономии времени я назвал ему страницу, где находился текст, о котором шла речь. Он прочел этот отрывок, а затем наклонился вперед и, постучав правой рукой по голове, воскликнул: «Вот это да! Отец Браун, вы кое-что тут верно подметили». У него был вид человека, сделавшего открытие. «Идите к инспектору, — сказал он, — и скажите ему, что вы обладаете иммунитетом в соответствии с договором Рузвельта — Литвинова». Я уже сделал это несколькими часами ранее и без совета посла, но очень хорошо знал, что после моего визита к инспектору дело отнюдь не закончится, что придется снова идти туда.

Вскоре я снова был вызван к комиссару. Та же самая девушка препроводила меня в кабинет, где находились те же три человека. На этот раз прием был вежливым, но не таким теплым, папирос мне не предлагали. Я вошел в кабинет с намерением пробыть здесь как можно меньше времени и был полон решимости защитить свое право, заявленное в договоре. Я отклонил предложение сесть и стоял, пока комиссар разворачивал большой лист бумаги. Это был официальный ответ, адресованный настоящему департаменту от Правового отдела МИДа, касающийся моего права на иммунитет. Этот ответ Наркоминдела за № 556/519 сводился к следующему: МИД рассматривал меня как обычного гражданина, обязанного подчиняться законам страны. А так как я имею дело с населением, я должен соблюдать формальности и заполнить бланки.

Затем инспектор официально велел мне заплатить по налоговой декларации с 1938 по 1940 год. Выслушав этот вердикт, вынесенный самыми высокими властями в стране, имеющими дело с иностранцами, я попросил оставить мне копию этого документа. Комиссар не возражал, он казался очень уверенным в себе. Получив копию, я сказал ему следующее: «Господин комиссар, имею честь сказать вам, что я только что разговаривал об этом деле с послом. Отныне, если эта проблема возникнет снова, вы будете разговаривать непосредственно с ним. А я больше не буду иметь дела с вами». Я блефовал, зная полную невозможность для комиссара увидеться с американским послом: в Советском Союзе, в отличие от нормальных стран, дипломаты могут иметь дело только с Министерством иностранных дел и наоборот. Применение вышеупомянутого договора, в случае если это дело будет иметь продолжение, было не игрой. Почему, собственно, именно этот договор между США и СССР должен оставаться лишь на бумаге?

Тщетно я пытался поскорее увидеть посла снова: мне передали, что он сможет принять меня только через пять дней. И эта встреча была бурной. Он начал говорить мне, что проинформирован о моей ситуации, но отношения между нашими странами улучшаются, и что бы я ни говорил ему, он отвечал мне этим бессмысленным клише. Затем он заговорил о моей зарплате: когда я сказал ему, что не получаю никакой зарплаты, он выразил большое удивление, по его словам, отсутствием поддержки со стороны моих высших иерархов. Но ведь дело было в другом. Я был в принципе не согласен со специальным налогом в сорок процентов для священников, и договор предусматривал именно такие ситуации. Его полное непонимание проблемы стало очевидным, когда он предложил мне написать письмо моим иерархам, чтобы попросить средства, в которых я не нуждался. «Я всегда думал, — сказал он, — что у вас приличный бюджет». Полностью избегая темы разговора, ради которого я пришел, он продолжал говорить мне, как он удивлен, что я «оставлен без средств к существованию». Было неприятно видеть, как он переменил тему беседы и понапрасну теряет время.

Странно было слышать собственного посла, предлагающего мне получить средства от иерархов, чтобы я мог заплатить советскому правительству сорок процентов от этих средств! Я чувствовал необходимость дать ему понять, насколько оскорбительно его предложение. И только потом он вспомнил о цели моего визита к нему; в конце встречи он сказал, что разговаривал с Вышинским и Лозовским о «моих разных делах и мелких неприятностях», и добавил: «Отец Браун, если Советы настаивают, я не вижу возможности помочь вам». Я ответил, что, если дело возникнет снова, я надеюсь, что он встанет на мою защиту. После этого он задал мне удивительный вопрос, упомянув о беседе с Вышинским и Лозовским: «А вы не можете прекратить общение с русскими людьми?» Это и было настоящей причиной давления на меня! Посол был согласен с Советами, недовольными тем, что моя церковь полна русскими прихожанами.

Я немедленно разочаровал посла, надеявшегося, что я повешу на двери церкви табличку с надписью: «Только для американцев и иностранных прихожан». Чем недовольны Советы? Кто виноват в том, что закрыты другие католические церкви в Москве? Кто арестовал не только католическое, но и православное, протестантское, иудейское и мусульманское духовенство на много километров вокруг Москвы? Я поинтересовался, рассказывал ли Вышинский о своей постыдной роли в судебном преследовании священников! Предложение посла прекратить мое общение с русскими прихожанами наполнило меня стыдом, особенно при взгляде на американский флаг, символ свободы. После этого посол повторил: «Отец Браун, если они будут настаивать на этом, я ничем не смогу помочь вам».

Вооруженный такой мощной поддержкой, я снова отправился в отдел подоходного налога с намерением сказать комиссару, что дело теперь целиком зависит от посла Соединенных Штатов Америки. Но он был занят, и я передал сообщение через секретаря. Все семь лет, которые я прожил в Советском Союзе после того инцидента, попытки запугивания продолжались, но меня больше не беспокоили по поводу налогов. Однако мои «добрые» друзья никоим образом не исчерпали набор приемов, ловушек и уловок, старательно придумываемых для моего «удобства» и «спокойствия».

Моя старая железная лошадка, унаследованная от епископа Пия Неве, была близка к агонии, отслужив свое в невероятных погодных условиях. Подошло время заменить мой доживающий свой век «рено», разбитый вдребезги ранее напротив НКВД. Благодаря пожертвованию от нью-йоркской католической благотворительной миссии мне достался другой, более экономичный четырехцилиндровый «рено». И хотя я сам заплатил за автомобиль, его беспошлинная доставка была организована на адрес французского посольства с разрешения посла Поля Наггьяра. По техническим причинам автомобиль был также зарегистрирован на французское посольство, но он был в моем полном распоряжении.

Советы не могли открыто вмешаться в ситуацию, но я знал, что они были недовольны. Кроме меня во всем СССР из священнослужителей автомобиль был только у псевдомитрополита так называемой Красной церкви. Даже будущий патриарх Русской Православной Церкви получил возможность приобрести персональную машину только после нападения Гитлера. Все средства шли в ход, чтобы дать почувствовать этим церковникам, что они «нежелательные паразиты». Мой новый автомобиль позволил мне продолжать исполнять мои все возрастающие священнические обязанности. Прекрасно «объездив» его, я колесил без проблем, никогда не нарушая правил дорожного движения. Я получал большое удовольствие, сидя за рулем моего нового «рено».

Все офицеры дорожной милиции знали меня, в том числе и управляющие движением вокруг Кремля и Красной площади. Они всегда улыбались, когда я проезжал мимо, и оказывали мне знаки внимания. С тех пор как французское посольство переехало на Большую Якиманку, я каждое утро по дороге в церковь Святого Людовика проезжал через Красную площадь. В отличие от постоянно менявшихся часовых НКВД, дорожные милиционеры обычно стояли на своем посту более длительное время. Они умело регулировали быстро движущиеся автокавалькады «больших шишек», появлявшиеся внезапно с разных сторон; так как все дороги вели к Кремлю — от них требовалось умение быстро реагировать, чтобы избежать столкновений, которые, как ни странно, случались довольно редко. Было интересно наблюдать за милиционерами, четко регулирующими движение быстро мчащихся по городу кремлевских автомобилей.