КГБ обращает особое внимание на работу ВОКСа, ожидая политических результатов от его деятельности за рубежом. Настоящая цель ВОКСа — использование управляемого культурного и научного фронта в качестве передового отряда для проникновения идей коммунизма, особенно в области развлечений. В США ВОКС является прообразом многих подрывных организаций, входящих в список Министерства юстиции. ВОКС — это двусторонняя организация, направляющая советских деятелей культуры в разные страны и принимающая их из других стран. Безусловно, польза от таких обменов была бы замечательной, если бы не атмосфера давления, которая отравляет все.

Советские артисты самого высокого уровня и блестящих достижений, такие как выдающийся пианист Эмиль Гилельс и скрипач Давид Ойстрах, были достойными посланниками большого искусства. Однако яркие впечатления от выступления были затуманены грустным видом выходцев из России, посетителей концерта, окруживших Гилельса во время его первой гастроли в США. Они подходили к нему со смешанными чувствами радости и опасения, спрашивая по-русски о своих близких и друзьях, бесследно исчезнувших в России. Эту душераздирающую сцену я наблюдал в Карнеги-холле в Нью-Йорке, где Гилельс играл в 1955 году. Советские агенты, находящиеся в Вашингтоне в качестве дипломатов, сопровождали артиста на концерт. После концерта толпа, желающая поздравить артиста, была такой большой, что пришлось выстроить всех в очередь. Гилельс всем пожимал руки, а рядом с каменным лицом стоял советский посол, ныне покойный генерал Зарубин из МВД — КГБ, который следил за тем, чтобы неудобные вопросы оставались без ответа.

ВОКС является этаким успокоительным средством для свободомыслящих наивных либералов, доведенных до интеллектуального бесчувствия во время их визитов в СССР. Почти так же эффективно ВОКС действует и на тех, кто никогда не был в Советском Союзе, но, не задумываясь, верит полуправде и просто лжи, читая журналы с привлекательными иллюстрациями, издаваемые ВОКСом на многих языках.

Такой была и остается общественная атмосфера за пределами узкого круга дипломатов и вообще иностранцев, в которой они должны жить и работать. Им приходится исполнять свои представительские и журналистские обязанности в условиях все более ужесточающихся моральных и физических ограничений. Когда дипломаты и иностранные специалисты возвращались в свои страны, некоторые из них откровенно рассказывали обо всем, но большинство помалкивало. Нормальные отношения в атмосфере репрессий, подозрений, сомнений и навязанной изоляции были просто невозможны. Приезжающие знаменитости проходили через репертуар «культурных отношений» с такой скоростью, что у большинства просто не хватало времени прийти в себя.

В то время, когда я приступил к своим новым обязанностям, Москва готовилась к Седьмому конгрессу Коминтерна. Он оказался последним, не считая внеочередной ассамблеи 1960 года. Несмотря на роспуск Коминтерна в 1943 году, революционные агитаторы толпами приезжали в политическую Мекку так называемой диктатуры пролетариата. В 1935 году оставалось еще четыре года до нацистско-коммунистического пакта о ненападении, подписанного Сталиным и Гитлером. Именно тот странный съезд внес большой вклад в полную реорганизацию коммунистической политики во всем мире. Недавний съезд 1960 года дает нам повод вспомнить шедевр мирового обмана, начатого Сталиным в 1943 году и продолженного Хрущевым в 1960–1961 годах.

Тем временем я устраивался в Москве как мог, не имея никаких отношений с официальным Бюро обслуживания иностранцев.

Слава Богу, помощь посольств Франции, Америки, Британии и Турции позволяла мне выполнять мою миссию и удовлетворять мои скромные потребности. Что касается ВОКСа, то ни разу за все двенадцать лет моего пребывания в России я не получил от них ни малейшего знака внимания или признания.

Теперь пора перейти к сути моей истории. Я думаю, что некое вступление было необходимым для предварительного объяснения фона, на котором происходили описываемые события. В следующих главах будет рассказано о моих необычных испытаниях.

Заголовок этой главы — не свидетельство дерзости или фривольности, он лишь отражает ту советскую атмосферу, в которой я оказался. Слово «советский» я использую как противопоставление слову «русский». Верующие в России, которые составляют большинство населения, никогда не одобряли выражений непочтительности и высмеивания по отношению к священникам. Русские люди первыми приносили извинения за организованную государством кампанию поношения Церкви, но выступить публично, устно или в печати в знак несогласия с проводимой кампанией было невозможно.

При Сталине или без него, несмотря на разоблачение Хрущевым бывшего диктатора, несмотря на все признания, сделанные в процессе «разоблачения культа личности», контрреволюция до сегодняшнего дня является самой распространенной фобией коммунизма. Пересмотр Уголовного кодекса РСФСР ни в коей мере не уменьшил страх высших советских кругов перед ростом скрытых национальных настроений освобождения от советизма, зреющих в Советском Союзе и в так называемых странах народной демократии.

Свободное выражение общественного мнения, которое можно услышать или прочитать в любой нормальной стране, в СССР абсолютно невозможно. Многие простые русские люди из всех слоев общества признавались, что им стыдно и они испытывают чувство вины за все совершаемое лидерами государства. Университетские преподаватели из Москвы, Ленинграда, Киева и Одессы часто говорили со мной об этом, чего они бы никогда не позволили себе ни с кем другим. А такие знаменитые гости, как Герберт Уэллс или либерал Вендел Вилки, поддавшись пропаганде, одурачивали миллионы читателей, рассказывая о том, что они ошибочно принимали за «мнение человека с улицы».

Врачи с дореволюционным образованием, школьные учителя, инженеры, директора предприятий, крестьяне, загнанные в колхозы против своей воли, и даже невольные агенты КГБ говорили со мной об этом без страха, зная, что я их не выдам. Их рассказы никак не совпадают с теми, что появляются в советской прессе и некоторых зарубежных изданиях в качестве выражения народной воли.

Официальные бланки, такие как налоговые декларации, бланки для переписи населения или другого государственного назначения, перечисляют девять категорий населения. Сторонним наблюдателям, которые упорствуют в своей уверенности, что Советский Союз стал раем пролетарского равенства, стоило бы приехать и пожить здесь вместе с русскими.

В списке этих категорий священнослужители официально отнесены к «сброду». В соответствии с советскими стандартами нетрудовые элементы, лица с неопределенными занятиями и служители культа объединены в одну категорию. Но парадоксальным образом, когда подходило время брать подоходный налог со священников, они оказывались в высшем разряде. При этом не имелось в виду, что священнослужители или какие-либо другие граждане живут на прибыль от вложения капитала или акций: такого во всей стране просто не существует. В антирелигиозных изданиях советская терминология была еще более оскорбительной и агрессивной. В газетах, журналах, учебниках, на плакатах священнослужителей называют не иначе как «дьявольскими плутами, проводниками обскурантизма, торговцами райским блаженством».

С момента, когда я получил визу для въезда в СССР, я автоматически был помещен в категорию лишенцев. Еще до того, как я покинул берега Америки, я получил «черную метку» в соответствующих папках. Я уверен, что мое персональное дело раньше меня достигло России. Благодаря строгой паспортной системе для русских и регистрации для иностранцев персональное дело сопровождает человека при всех его передвижениях по стране. Местные отделения КГБ всегда имеют эти сведения или могут очень быстро получить их. Я видел эту информацию, используемую для шантажа, угроз или запугивания дипломатов.

Ленин и его последователи выбросили за борт традиционные принципы человеческого поведения. Стал насаждаться «новый образ жизни», где нравственность, честность, понятия добра и зла были полностью поставлены на службу государству. Шкала человеческих ценностей теперь размечена по новым стандартам, где прежде всего должны защищаться интересы государства. Ленин пытался достичь этого, пренебрегая законами природы, не говоря уже о Божественных заповедях. Естественно, я задавался вопросом, каково мое место в этих обстоятельствах. С их точки зрения, я ничего не «производил»; в понимании диалектико-материалистической философии я был нетрудовым элементом со всеми вытекающими из этого обстоятельствами.