Несмотря на то, что я вел службу открыто и принимал всех, кто приходил в церковь Святого Людовика, иногда приходилось прибегать к секретности. Обстоятельства требовали, чтобы я не подвергал опасности тех людей, на. которых из-за общения со мной могли обрушиться страдания и бедствия. Я был уверен, что не делал ничего плохого, проводя богослужение и позволяя русским людям приходить к нам в то время, когда им больше было некуда идти. Но Советы смотрели на это по-другому. В то время как многие русские люди с замечательной отвагой противостояли вмешательству государства в частное дело своих религиозных убеждений, другие не могли открыто участвовать в публичном богослужении, опасаясь потерять свое рабочее место. К этой категории верующих относились профессора, учителя, врачи, инженеры, военные и люди многих других профессий. Только однажды я видел милиционера в церкви, через десять лет пребывания в стране, но это было связано с повторяющимися «кражами» в церкви.

Однажды в ризнице ко мне подошла бедно, но опрятно одетая женщина и стала говорить о предстоящей свадьбе ее дочери. Она жила на окраине города и пришла для предварительных переговоров; ее дочь не могла появиться в церкви, так как об этом могли узнать на работе. Муж этой женщины умер, а двадцатилетняя дочь была ее единственным ребенком. Они жили в одной комнате дореволюционного деревянного дома, построенного без единого гвоздя из бревен, обтесанных вручную. «Мамочка» очень волновалась в связи с предстоящим событием: она объяснила, что существует одно серьезное препятствие для осуществления лелеемой мечты. Дочь, я буду называть ее Евдокией Степановной, красивая девушка с каштановыми волосами, естественно, подвергалась интенсивному антирелигиозному воспитанию на протяжении всех десяти лет учебы в школе. Ей, как и другим мальчикам и девочкам, преподавали агитаторы-безбожники; как и все школьники, она вынужденно ходила в антирелигиозные музеи и писала отчеты о других «культурных» экскурсиях такого рода.

Но благодаря влиянию ее матери и особенно ее поразительной стойкости в религиозном воспитании у Евдокии было четкое и ясное представление о своем предназначении на земле. Она, как и ее мать, хотела, чтобы ее бракосочетание прошло при благословении Церкви. Ее привлекала не сама свадьба в белом платье, не мысль о торжественном шествии под музыку. Сокровенное материнское воспитание дало ей понимание, что все это второстепенные аспекты настоящей сущности религиозного события, которое она желала совершить. Именно об этом пришла говорить со мной мать Евдокии, и ее волнение выдавало ее чувства. Выяснилось, что женихом девушки был офицер Красной армии, который ни при каких обстоятельствах не должен был появляться в месте богослужения, тем более в церкви Святого Людовика, находящейся под пристальным вниманием НКВД как гнездо американского шпионажа.

Это и было тем самым препятствием, а просьба матери состояла в следующем: не соглашусь ли я совершить венчание у них в доме. Славная женщина считала, что это совершенно невероятная просьба, и опасалась, что для меня будет затруднительным выполнить ее. Я, конечно, успокоил ее, так как она смотрела на меня умоляющими глазами, в которых вспыхнула радость, когда я сказал, что обязательно исполню ее желание. Мы договорились о дне, решив, что ранний вечер будет наиболее подходящим временем для проведения церемонии, и она оставила мне описание, как доехать до ее дома. Я, естественно, навел справки, насколько это было возможно, не был ли прежде в браке жених Евдокии. Не оставалось сомнений, что этот человек действительно был свободен для брака. Я назову его Павел Петрович, он был на четыре года старше своей невесты, и, как я скоро убедился, это был высокий красивый парень. Он был православным, и надо напомнить, что в византийском обряде у детей (или взрослых) конфирмация происходит при крещении.

После нашей предварительной договоренности мать Евдокии не могла удержаться, чтобы не рассказать мне о платье, в которое будет одета невеста. Она объяснила, что многие годы откладывала по копейкам дочке на свадьбу: славная женщина купила материю и своими ловкими руками сшила очень красивое свадебное платье с фатой и венцом, которое я вскоре и увидел. Меня уверили, что Павел Петрович будет даже рад, что венчать его будет католический священник. Его православная вера не была препятствием, тем более что мои исключительные канонические полномочия позволяли мне разрешать подобные вопросы[166]. Мне самому было интересно, как все пройдет, но долго ждать не пришлось, и могу добавить, что я был вполне удовлетворен, когда пришло время познакомиться с женихом.

В ранние сумерки назначенного дня я вышел из автомобиля, оставив его на дороге, и прошел через сосновый лес, к счастью на этот раз без «провожатых», к деревянному дому. У меня с собой была только стола и требник в кармане пиджака. А так как линия электропередачи добралась до этой деревни, нам не пришлось зависеть от керосиновой лампы или другого примитивного светильника для освещения просторной избы, где моего приезда уже ждал подготовленный свадебный вечер. В России есть обычай, входя в дом, перед тем как со всеми поздороваться, пройти в красный угол и произнести молитву с глубоким поклоном перед иконой. Во многих домах еще есть такой красный угол с иконой и лампадой, днем и ночью горящей перед ней.

Я поздоровался с матерью, дочерью и другой женщиной, которая была свидетелем бракосочетания, и, конечно, богатырского телосложения Павлом Петровичем, при сверкающих офицерских регалиях, гладко выбритым, с сияющим лицом. Его ботинки, ремень через плечо и пояс с пряжкой казались отполированными. Увидев меня, он поднялся со своего места и выпрямился, щелкнув каблуками; он приветствовал меня с улыбкой, почтительно обратившись с привычными словами приветствия: «Здравствуйте, батюшка!» Светловолосый человек смотрел на меня сияющими голубыми глазами. Этот красивый мужчина высокого роста говорил со мной так, как будто знал меня всю жизнь. Его родители умерли, и со стороны его семьи никого не было, нас было пятеро вместе со мной. Глядя на него, я подумал, что, вероятно, больше никогда не увижу этого человека. Я знал, что Евдокия хорошо понимала, что она собирается делать в присутствии двух свидетелей. Мать объяснила ей, что такое моральные нормы и религиозные обязательства. Но я не был уверен, что улыбающийся жених-офицер знал о своем моральном долге, ведь в школах детские умы настраивали против религии и традиций.

Я не хотел, чтобы жених легкомысленно входил в освященную семейную жизнь без осознания происходящего. Я отозвал его в сторону, пока три женщины разговаривали между собой. В очень краткой форме я дал ему основные понятия предстоящей религиозной церемонии. Сначала я сказал ему, что он должен будет поклясться перед Богом и призвать Его в свидетели своего брачного обета. Имея представление об условиях армейской жизни, которые не слишком отличаются от армейской жизни в других странах, я подчеркнул нерушимость брака и дал ему понять, что это навсегда. Я объяснил ему, что с этого дня он не должен обращать внимания на «Ниночек» и «Аннушек», которые могут оказаться поблизости. Пока я проводил с ним беседу, он слушал меня, как ребенок, но внимательно, как мужчина. Он уважительно дал мне закончить мое короткое наставление, а затем сказал: «Батюшка, я уже все это знаю, потому что меня научила моя матушка». Это признание заставило меня подумать о нерушимости религиозной веры в России благодаря священному влиянию замечательных русских женщин: они не только давали детям физическую жизнь, но и зажигали в них искру духовной жизни.

Затем новобрачные вместе со свидетелями выстроились передо мной. Я осенил их крестом, после чего офицер попросил разрешения перекреститься так, как учила его мать. Надо было видеть, как этот взрослый человек призывает Пресвятую Троицу, стоя рядом со своей миниатюрной невестой, одетой в прекрасный наряд, сшитый ее матерью. В этом обряде не было ни торжественного прохода между рядами, ни звуков органа, ни цветов, ни телеграмм — никакой торжественной церемонии. Нигде не было видно свадебных даров, только красивый наряд невесты, сшитый руками ее матери, и взаимные слова клятвы верности в семейной жизни. Конечно же, перед Богом такое венчание было не менее важно, чем другие, более пышные церемонии. Когда все было закончено, глаза матери затуманились слезами, но ее счастье было безграничным. Павел Петрович обнял свою жену и поцеловал двух других женщин. Повернувшись ко мне, этот ликующий великан подошел и так сжал меня в своих медвежьих объятиях, что у меня хрустнули косточки. Скромный праздник закончился трапезой с пирожками, начиненными рублеными яйцами и рисом, и рюмочкой водки. Я пожелал им многие лета и уехал, пожав всем руки. Такова история офицерского венчания, совершенного мною в деревне, где намного больше сердец, в которых живет Бог, чем представляют себе крикуны-безбожники.