Однако я не хочу заходить слишком далеко вперед. Вернемся в Вашингтон, к разговору с секретарем, который безуспешно пытался задержать мой отъезд в Россию. В конце концов он сказал: «Я должен сообщить вам, что у меня нет полномочий предоставить вам въездную визу до тех пор, пока это не будет разрешено Наркоматом иностранных дел в Москве». Я покинул посольство СССР, получив заверение, что буду извещен телеграммой о разрешении на въезд в страну, как только оно будет получено.

Прождав несколько дней в Вашингтоне, я вернулся в Вустер и затем отправился в Нью-Бедфорд штата Массачусетс, мой родной город, чтобы провести несколько дней с родителями. Там и была получена телеграмма из советского посольства о выдаче мне визы. В результате я отбыл из Нью-Йорка на пароходе «Вашингтон» вместе с персоналом американского посольства. Я начал рискованное предприятие, подобное которому редко выпадает человеку на коротком отрезке его жизни.

Перед лицом неизбежных испытаний я мог полагаться только па Божественное Провидение. Друзья спрашивали меня, чего же я надеюсь достичь в стране, где от Бога официально отреклись. Что я мог сказать кроме того, что намереваюсь сделать все, что в моих силах. Всегда возникает внутренняя умиротворенность от сознания, что ты делаешь все, что можешь, выполняя свой долг послушания. Я чувствовал себя достаточно защищенным своим американским гражданством, я был горд тем, что правительство США было единственным, которому удалось договориться о подписании религиозного протокола, а в какой степени он будет соблюдаться — это совсем другой вопрос.

В данном случае была еще и другая форма безопасности, более осязаемая и заметная: шесть крепких морских пехотинцев, сопровождающих персонал американского посольства на борту судна, направляющегося в Москву для открытия нового посольства. Военный департамент выделил этих замечательных парней по просьбе посла Буллита. В их обязанности входило обеспечение сохранности дипломатических шифров США; и я был уверен, что ни один нескромный взгляд не смог удовлетворить своего любопытства, пока эти ребята выполняли порученное им дело. За время плавания я возобновил свои занятия русским языком. И хотя по прибытии в Москву я еще не мог хорошо говорить, но был счастлив, что уже мог читать вывески и названия улиц[108].

Все нижеследующее — это неприукрашенный рассказ о многочисленных уникальных ситуациях, в которых я жил. Замечательный русский народ в отличие от горстки советских работников МВД — КГБ, религиозная стойкость нации, якобы несуществующие Коминтерн — Коминформ, красноармейцы, колхозы и совхозы, советское образование, искусство, жизнь простых людей — эти и другие неожиданные аспекты каждодневной русской жизни станут содержанием последующих глав.

Путешествие с тяжелым багажом из Нью-Йорка в Москву в те годы было не очень приятным занятием. Дело даже не столько в материальных трудностях путешествия, сколько в моральных волнениях, которых мне, конечно, тоже не удалось избежать. Зная о заявленной Советами антипатии ко всем проявлениям религиозности, я не принимал всерьез знаки вежливости, продемонстрированные в посольстве в Вашингтоне. Но и не мог забыть, что хотя и с трудом, но моя въездная виза все-таки была получена. Вспоминая о настойчивости советского секретаря, усиленно пытавшегося заставить меня отказаться от поездки, я все равно не испытывал предубеждения против режима, что было бы вполне оправдано в данном случае.

В то время, когда я отправился в Россию, религиозные гонения на верующих, как физического, так и морального свойства, были там в особо тяжелой фазе. Поэтому у меня не было причин надеяться на особое гостеприимство со стороны советских официальных кругов. Многие из моих сомнений были развеяны за время морского путешествия благодаря постоянному вниманию и участию, проявляемому ко мне всеми членами американской посольской команды. Начиная от посла Буллита до последнего матроса, я был объектом искренней заботы. Накануне прибытия нашего судна в Гавр весь персонал собрался в большом салоне нашего парохода «Вашингтон», и посол неожиданно предложил тост за успех моей миссии. Я почувствовал уверенность, что американский флаг и моя вера будут мне защитой.

По прибытии в Гавр американцы разделились. Посол с несколькими членами своей команды отправились в Париж, и я тоже, но отдельно от них. Оставшаяся часть группы продолжила морское путешествие до Гамбурга. Кроме посла, который должен был официально прибыть в Россию неделей позже, мы все встретились снова вечером 26 февраля на вокзале на Фридрихштрассе в Берлине для предпоследнего этапа нашего путешествия в Москву.

Хотя мне очень повезло сопровождать посольскую группу, я к ней не имел официального отношения и не фигурировал в официальном списке. Моим удостоверением личности был обычный паспорт США, только что выданный мне и проштампованный всеми необходимыми визами, в том числе советской консульской печатью. Этот официальный въездной документ удостоверял, что мне разрешено въехать в Советский Союз в любом пункте западной границы с 7 февраля по 15 марта 1934 года.

Во время моей короткой остановки в Берлине в ныне разрушенном отеле «Алдон» я заказал железнодорожные билеты до Москвы через советское агентство путешествий «Интурист». Мой чемодан ждал меня на германской таможне. Я посчитал необходимым забронировать одноместное купе от станции Негорелое, бывшего советского пограничного пункта на другой стороне польской границы, прямо до Москвы. Ночью в поезде я чуть было не был задержан германской железнодорожной полицией, которая потребовала у меня сертификат рейха, разрешающий мне «экспорт» иностранной валюты, имевшейся у меня. По непонятной причине на пути из Страсбурга в Берлин немецкие пограничники забыли совершить необходимые валютные формальности при моем пересечении немецкой границы в Карлсруэ. Но все вскоре выяснилось, и мне вернули документы, сопроводив это военным приветствием.

До советской границы на территории Польши было еще два паспортных контроля при въезде и выезде из страны и одна остановка в Варшаве. На моем портативном «ундервуде» я написал последнее письмо своему викарию в Нью-Йорк за пятнадцать минут до пересечения советской границы за станцией Столпце. Это было последнее письмо, присланное из свободной страны. Затем, как известно, Польша стала «свободной и независимой» в стиле сталинской семантики.

Когда длинный экспресс Берлин — Москва подошел к станции Негорелое, он затормозил, проходя под разукрашенной аркой, на которой можно было прочитать лозунг Коминтерна, заимствованный из коммунистического манифеста: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Это пропаганда приветствовала нас при въезде в Советский Союз. До полной остановки (возможно, чтобы рассеять наши сомнения относительно того, куда мы прибыли) во все вагоны еще движущегося поезда, от первого до последнего, вторглись вооруженные солдаты отряда НКВД. Они сразу же завладели всем поездом, залезая на крышу и заползая под вагоны. В своих длинных зимних шинелях и с ружьями наперевес с насаженными штыками солдаты осмотрели весь поезд от паровоза до самого последнего вагона. Это была моя первая встреча с внушающей страх организацией, с которой мне пришлось познакомиться ближе в последующие годы. Из купе я мог видеть этих солдат с суровыми лицами в краснозвездных шлемах со свисающими наушниками, лазающих по вагонам и осматривающих каждый квадратный сантиметр. Вскоре в поезде появились офицеры НКВД, они были одеты более аккуратно, чем рядовые. На их фуражках была пятиконечная звезда, как на всех воинских головных уборах в Советском Союзе. Они отличались зеленым сукном своих фуражек, это указывало на то, что они принадлежали к пограничным войскам Народного комиссариата внутренних дел.

Нас всех вежливо пригласили выйти из вагона для проверки паспортов и пройти в большую приемную. Не считая персонала посольства, в небольшой группе прибывших были я, единственный иностранец, и русская семья с ребенком, ждущие досмотра. Эти русские не выказывали ни малейших признаков ликования по поводу возвращения в пролетарский рай: помимо ручного багажа они несли сумки со свежими фруктами. Впоследствии я понял, почему репатрианты привозили с собой еду.