Но все обернулось так, что ни один американский корреспондент не подтвердил вину немцев, как ни пытались ее установить Советы при участии нескольких знаменитых врачей. «Спектакль» был слишком далек от очевидных фактов. В одной могиле находилось несколько тысяч тел, немцы совершенно случайно обнаружили это спрятанное кладбище, на которое указали местные крестьяне. Несколько жителей осторожно намекнули, что будет, если копнуть в этом месте, — так было раскрыто это невероятное преступление. Большинство журналистов воспроизвели своими словами абсолютно фантастические сводки Совинформбюро под руководством С. А. Лозовского. А тот факт, что они присутствовали на спектакле, поставленном Советами, придавал правдоподобие их донесениям. Многие из этих корреспондентов в частной беседе говорили, что никто из них не верил в то, что пытались доказать Советы, — в вину немцев. К сожалению, в двух донесениях, по отдельности отправленных в Вашингтон, «спектаклю» Советов придали серьезную достоверность те два человека, для которых был спешно организован поезд со всеми удобствами.

В 1952 году специальная комиссия Конгресса США провела исчерпывающее расследование массовых казней в Катынском лесу с помощью свидетелей, дававших показания под присягой. Некоторых из них вызвали издалека, и они были вынуждены скрывать свою личность. Вследствие моих дружеских отношений с польскими послами Котом и Ромером меня тоже пригласили в комиссию. Комиссией было точно установлено, что систематические убийства одного за другим всех жертв были совершены рядом с местом их захоронения в то время, когда эта область еще находилась под контролем Советов, до прихода туда немцев. Факты свидетельствовали, что казни совершались отрядами НКВД, вероятно, в последний момент перед эвакуацией вследствие быстрого наступления германских войск.

Вывод № 1 доклада Палаты № 2505 от 22 декабря 1952 года: «В представленном заключительном докладе в Палату представителей Комиссия пришла к выводу, что в те дни, незадолго до окончания Второй мировой войны, к сожалению, в правительстве и военных кругах существовало странное заблуждение, что военная необходимость требует принести в жертву лояльность союзников и наши принципы для того, чтобы удержать Советскую Россию от сепаратного мира с нацистами… Также верно и то, что и до 1942 года кремлевские правители дали достаточно оснований рассматривать их как советских империалистов, мостивших дорогу к завоеванию мира. В результате катастрофической неспособности распознать признаки опасности, уже существовавшие в то время, и вследствие политики удовлетворения кремлевских лидеров наше правительство невольно укрепило их положение и внесло свой вклад в ситуацию, которая выросла в угрозу Соединенным Штатам и всему свободному миру».

На слушании отчета специальная комиссия сообщила под присягой, что текст послания в Госдепартамент о согласии с утверждением Советов о вине Германии в Катынском деле был написан вопреки личным убеждениям и совести двух персон из посольства США, которые присоединились к поездке в Катынь. Во время Нюрнбергского процесса над немецкими военными преступниками вопрос на эту тему был задан фельдмаршалом Германом Герингом. Он встал и спросил, располагает ли Трибунал документами о казнях в Катынском лесу. Получив положительный ответ, он удовлетворенно кивнул и сел на место. При упоминании на суде о массовых расстрелах в Катыни руководитель советской делегации встал с угрозой покинуть зал в полном составе со своей группой в том случае, если на обсуждение Трибунала будет вынесена катынская расправа.

Насколько я знаю, проблема расследования советских военных преступлений, включая массовые убийства на Украине, в Виннице, даже никогда не ставилась из-за глубокого уважения к нашим «доблестным союзникам». Когда для участия в Нюрнбергском процессе были назначены советские юристы, многие москвичи говорили мне: «Почему им позволено обвинять немцев в военных преступлениях? Вина немцев меньше вины нашего НКВД». Несмотря на то, что на Нюрнбергском процессе не рассматривались преступления НКВД, наши военные представители, присутствующие на этих слушаниях, имели полную информацию о преступлениях НКВД, рядом с представителями которого они сидели на суде.

Теперь, когда я описал эти поразительные эпизоды войны, читатель может спросить, что же происходило со мной все это время. Советы, безусловно, не оставили меня в покое, как будет явствовать из последующих глав.

Мои жилищные условия во время войны были более суровыми, чем у других иностранцев. Благодаря моим контактам с русским населением, а также с дипломатами разных национальностей, особенно в последние месяцы, предшествующие войне, я знал, что грядут катаклизмы вселенских размеров. Простые граждане ни на секунду не поверили в искренность российско-немецкого пакта 1939 года. Все время медового месяца между Москвой и Берлином на границе наблюдалось большое перемещение войск. Родители солдат, служивших в этих войсках, знали об этом, хотя в прессе об этом не было ни слова. Иностранные дипломаты из «стран оси» время от времени намекали на это, было нетрудно предположить, что готовится настоящая война. Советы торопились строить фортификационные сооружения на польской территории, освобожденной от гражданского населения, на всю мощь работали военные заводы, хотя их продукция накапливалась уже более двадцати лет.

Поскольку к этому времени кроме меня на всю Россию был лишь еще один католический священник, в Ленинграде, я счел необходимым и разумным поставить в известность Ватикан о том, что, что бы ни случилось, я готов, с Божией помощью, остаться на своем посту. В ответ я получил от Святого Отца теплое письмо с одобрением и благословением для моей широко разбросанной паствы и для меня самого. Папский престол выразил удовлетворение, узнав, что церковь Святого Людовика останется открытой и со священником и что для верующих будут продолжаться богослужения. После пяти «ограблений», последнее из которых произошло незадолго до начала войны, полученное сообщение укрепило меня в намерении остаться на посту и наполнило большой внутренней радостью.

Циркулярное письмо от американского консульства, разосланное после нападения Германии, строго предписывало всем гражданам США, не имеющим веских причин оставаться в СССР, немедленно собираться домой. Это была разумная мера, и скоро жены сотрудников посольства и женщины, работающие в посольстве, покинули страну. Я принял во внимание этот совет, но поставил в известность посольство, что из-за отсутствия другого священника, который мог бы сменить меня, я решил остаться. Мои русские прихожане с облегчением восприняли известие, что я не покину их. Службы в церкви Святого Людовика продолжались, и я по-прежнему оставался гостем посольства Франции. Но через неделю после нападения на Россию правительство Виши объявило о разрыве дипломатических отношений.

В течение часа здание, в котором я жил, было окружено людьми в штатском из НКВД и оказалось отрезанным от мира. Перестали работать телефон и почтовая служба. Все автомобили посольства были перемещены внутрь двора. Один раз в день автомобиль с водителем и сопровождающим мог отправиться с «эскортом» в центр за продуктами. Французские граждане могли входить на территорию посольства (на самом деле многих просто забирали из их жилищ и привозили в посольство под «охраной»), но уехать никому не разрешалось.

Я предвидел эту ситуацию и заранее перенес некоторые необходимые вещи из квартиры военного атташе США, который эвакуировался из города вместе со своим британским коллегой. Мой автомобиль, который я купил сам, имел французский техпаспорт и был зарегистрирован на французское посольство. На всякий случай я вывел его из-за ограды посольства и поставил на улице рядом с церковью Иоанна Воина напротив посольства, прежде чем ворота оказались закрыты. Мои действия с автомобилем видел милиционер и показал жестом, чтобы я поставил машину обратно, но я не собирался этого делать. Я закрыл машину и не обратил внимания на офицера, который заметил, как я вернулся в посольство. Это был мой последний выход из посольства за последующие три дня.