Он объяснил, что ситуация на фронте становится критической, ожидается крупное наступление немцев. А словаки причиняют множество проблем, и, возможно, воззвание, если оно тронет их разум и сердца, позволит вывести их из войны. Они пытались, сказал Оренбург, написать воззвание сами, но оно получилось пустым звуком, и не мог бы я согласиться сделать это для них. Более чем кто-либо из иностранцев я знал, что Советы, в отличие от простых русских людей, никогда не были нашими союзниками и никогда ими не будут! В невероятном искаженном восприятии некоторых моих соотечественников в Москве я представал человеком антисоветских (в смысле — антирусских) убеждений. Поскольку я не раз говорил высокопоставленным американским чиновникам, имевшим право знать реальное положение, что Советы никак не являются нашими союзниками, меня просто записали в противники военных действий. В этой связи у меня были неприятности, хотя это было совершенно несправедливым обвинением.

Немного поразмыслив, я сообщил Эренбургу, что согласен написать это воззвание при условии, что мой текст не будет подвергнут дополнениям и исправлениям. Это условие было принято в присутствии французского посланника, организовавшего нашу встречу. Вскоре я представил двухстраничный текст, основная мысль которого базировалась на том, что нацисты в специфической форме продолжают «Культуркампф»[185] Бисмарка. В письме не было низкопоклонства перед Сталиным и восхваления советских идеалов. Я проверил великолепно сделанный перевод с французского на словацкий, одобрил и подписал, как мы и договорились с Эренбургом.

Воззвание передавалось через фронтовые громкоговорители и разбрасывалось с самолетов над территорией, занятой словаками и немцами. Когда мне в конце концов передали отпечатанные копии воззвания, я был настолько занят борьбой за выживание и за то, чтобы приход оставался открытым для богослужения, что я прочитал его только через несколько дней. И с грустью обнаружил, что одобренный мною текст был изменен, но под ним стояла моя подпись! Я немедленно написал Эренбургу письмо протеста, но он мне, естественно, не ответил. Копия моего протеста, отправленная французскому посланнику, вызвала его протест, и с того момента между мной и французским посланником установились не слишком дружественные отношения.

Его просоветские настроения были настолько явными, что однажды он попросил меня разрешить установить кинокамеру в последней католической церкви России, чтобы записать прекрасное богослужение с многоголосным хором, который нам иногда удавалось приглашать. И хотя посланник ничего не сказал мне прямо, этот фильм был бы показан по всему миру при поддержке ВОКСа, Союзкино и даже Отдела культурных связей МИДа как доказательство свободы католической религии в СССР. И это в стране, в которой из восьмисот священников остался только один! Я, естественно, отказался участвовать в таком обмане, чем вызвал к себе еще более недружелюбное отношение. Это еще больше осложнило мои проблемы, так как вскоре турки должны были передать «Свободной Франции» здание и защиту интересов посольства.

Французская церковь Божией Матери в Ленинграде осталась без священника, но была открыта благодаря смотрительнице, объявившей себя сторонницей де Голля. Славная женщина и другие прихожане требовали, чтобы им предоставили священника для совершения Месс, исповедей и крещений. Несколько раз они писали мне, умоляя приехать к ним. Я стал готовиться к путешествию, заполнял бланки и анкеты, получал заверенные требования в миссии «Свободной Франции». Это была целая операция, так как и Москва, и Ленинград были на осадном военном положении. Я объездил несколько московских контор прежде, чем добился необходимого разрешения покинуть столицу и ехать в Ленинград. Положение там было настолько ужасным, что, как говорили, несколько русских женщин съели собственных детей. Умерших членов семей прятали в уборных и держали при температуре ниже нуля для того, чтобы пользоваться их продовольственными карточками.

Наконец я получил в горисполкоме необходимое разрешение, у меня было все: официальные печати, штампы и одобрения. Я собрал сумку, паспорт, разрешение на постоянное проживание, но вдруг раздался таинственный звонок из НКВД, меня предупредили, что все мои пропуски, автомобильные права и прочее были аннулированы. Я не мог противостоять такому административному препятствию и просто оставил мысль о поездке. Теперь мое время и энергия были направлены на увеличившийся поток русских прихожан, более свободно приходящих в церковь Святого Людовика благодаря «крестовому походу» Гитлера. Я продолжал жить во французском посольстве.

Открытие второго фронта англо-американскими войсками в Африке, Италии, Франции, Бельгии и, наконец, в Германии вынудило вермахт уйти из России для защиты фатерлянда. Последующие события вызвали приезд в Москву генерала де Голля для ведения переговоров между Кремлем и миссией «Свободной Франции». В следующей главе будут описаны любопытные последствия приезда де Голля в церковь Святого Людовика.

Чтобы покончить с враждебностью в отношениях между Францией и СССР, генерал де Голль, возглавлявший французское временное правительство со штаб-квартирой в Касабланке, готовился к историческому визиту в Москву. Будучи настоятелем французской церкви Святого Людовика, я поехал на Курский вокзал приветствовать генерала, приезжающего в сопровождении министра иностранных дел Жоржа Бидо и пятнадцати официальных лиц. Среди них я был счастлив снова увидеть моего доброго друга Жана Лалуа, бывшего секретаря посольства в Москве, прекрасно знавшего русский язык.

Зная, что генерал — воцерковленный католик, в воскресный день его пребывания в Москве мы приготовились с честью принять его в церкви Святого Людовика как главу государства. На возвышении, покрытом ковром, напротив алтарной абсиды поставили кресло, с правой стороны установили кресло для господина Бидо, а слева для французского посланника. Заалтарный образ главного алтаря был украшен французским триколором. Мы приготовили лучшие из оставшихся одежд для торжественной службы и договорились с хором об исполнении песнопений торжественной Мессы. Кроме проповеди, вдохновленной библейскими чтениями первого воскресенья Адвента[186], нашей церкви, много раз подвергавшейся «ограблениям», больше нечего было предложить.

Демонстрируя свое щедрое гостеприимство, МИД предложил генералу гостевой дом, напичканный подслушивающими устройствами. Он вежливо отклонил предложение, ответив, что, поскольку у Франции есть в городе посольство, он намеревается остановиться в нем. К этому времени я вернулся в свое прежнее жилище, спальня де Голля находилась прямо над моей. В церкви все было вычищено, а и без того всегда чистое алтарное покрывало было заменено на новое, нам даже удалось по случаю раздобыть несколько живых цветов. Мы думали, что полностью готовы к приему, но оказалось, что Кремль так не считал. По-видимому, МИД хотел, чтобы гость получил самое благоприятное впечатление от посещения церкви Святого Людовика.

Надо предполагать, что Советы не хотели, чтобы генерал заметил какие-нибудь следы предыдущих опустошений. И накануне утреннего приезда знаменитого генерала развернулась кипучая деятельность. Без единого слова, знака или просьбы с моей стороны, со стороны попечительского совета или «французской миссии» в церкви спешно появились три бригады: плотников, слесарей и электриков. И хотя мы обычно были лишены электричества, в тот день его подключили, более того, из опасения, что наш дореволюционный подземный питающий кабель выйдет из строя, целая команда техников протянула к церкви воздушную линию. Советы считали, что должно быть много света, чтобы генерал мог читать свой молитвенник!

В церкви много лет работал старый бойлер, который неоднократно ремонтировался, но вырабатывал достаточно тепла, чтобы не дать нам всем замерзнуть. Он шипел, пищал, свистел, издавал другие шумы, не оставляя сомнений в том, что срок его службы подходит к концу, но мы не имели возможности заменить его только потому, что государство не хотело, чтобы у нас появился новый обогреватель. Чем более некомфортно и холодно было в церкви, тем считалось лучше для того, чтобы отбить охоту прихожан посещать богослужения. Но теперь все внезапно изменилось. Кремль хотел, чтобы де Голль, его свита и масса людей, пришедших в тот день в церковь, не испытывали ни малейшего дискомфорта. По этой причине вечером пришли люди и хорошо поработали с нашей печкой. Наложив многочисленные заплаты и затычки в стенах и истратив большую часть запаса наших дров, они так нагрели церковь, что в ней стало вполне комфортно.