Как и следовало ожидать, местные власти были недовольны, когда им был представлен новый список приходского совета. В то же самое время они ничего не могли сделать, так как список был составлен согласно требованиям их собственного закона. Увидев решимость, с которой я стоял на своем, и опасаясь возмущений за рубежом в случае, если список будет отклонен, они неохотно согласились. Новая конституция еще не была принята, и целый год они продолжали оказывать на нас давление. Советы знали, конечно, что виновником их неудачи был я.

Церковь Святого Людовика продолжала работать абсолютно независимо, как она и должна работать: по воскресеньям и в дни особых праздников к церкви подъезжало двадцать-тридцать автомобилей с соответствующими национальными эмблемами, высаживая послов, посланников, министров, консулов с их семьями. И все они участвовали в общем ярком акте богослужения вместе с сотнями русских людей. Ни в одном городе в Советском Союзе не было другой такой церкви, где можно было бы наблюдать подобные события. Это, однако, не означало, что меня оставили в покое. Советские законы не давали возможности открыто наказать меня за неуступчивость, и не было оснований объявить меня персоной нон грата. Тем не менее мое присутствие в стране было нежелательным, я понимал это по многим знакам, которые мне посылали. Они всячески пытались сделать мою жизнь нестерпимой, чтобы вынудить меня покинуть страну.

Еще одна неудачная попытка «подловить» меня была сделана в 1938 году, когда я был официально приглашен в Комиссариат по налогам. Эта история проливает свет на еще одну советскую тактику религиозного преследования. Она показывает, каким образом проявил себя в этой ситуации посол США. Из следующей главы читатель узнает о той борьбе, которую я вел с властями, занимающимися подоходными налогами.

С того дня, когда я покинул отель «Савой», и до конца апреля 1945 года я постоянно жил среди французов, которые всячески заботились обо мне. За исключением тринадцати месяцев во время Второй мировой войны, мне помогали сотрудники МИД Франции, курсировавшие между Россией и Францией. Этот перерыв произошел из-за разрыва дипломатических отношений между правительством Виши[162] и Кремлем через неделю после нападения на СССР. Но даже в тот период меня поддерживало посольство Турции, взявшее на себя тогда соблюдение интересов Франции.

И хотя я испытывал трудности, в основном морального характера, у меня все-таки была крыша над головой. Я был также избавлен от необходимости думать об освещении, отоплении и гаражных проблемах. Только пожив в Москве в то время, даже под официальной опекой Бюробина, можно оценить, как много это значило. Время от времени МИД пытался воздействовать на французского посла, делая намеки разными способами, что я не принадлежу к посольским сотрудникам, о чем мне неоднократно говорили сами послы. Советы хотели меня выселить из этого здания, чтобы за мной было легче наблюдать. Начиная с посла Шарля Альфана, все главы посольства прекрасно понимали, что ожидает меня, если я буду жить вне территории посольства. Все намеки Наркоминдела, что желательно было бы избавиться от меня, игнорировались (вплоть до 1945 года), ведь послу Франции не могли указывать, каких гостей он может принимать в своей частной резиденции.

В 1938 году Советы разработали план досадить мне другим путем. Меня вызвали в Народный комиссариат финансов по поводу налоговой декларации. Но сначала надо сказать, что священнослужители должны были передавать государству 40 % своего заработка, более того, у государства были свои понятия, сколько мы якобы зарабатываем! Это была особая привилегия, которой пользовались священники, считающиеся паразитами общества. С тех пор как я официально был занесен в эту категорию советским законом, я должен был платить данный налог.

Благодаря такому способу сбора налогов не потребовалось даже ареста для того, чтобы многие священники, которые не смогли его заплатить и таким образом удержать свой приход, бросили службу. Этот немыслимый налог должны были платить и иудеи, и христиане, и мусульмане. Многие церкви, синагоги и мечети были вынуждены закрыться из-за ежегодного повышения этого налога. Приходы, братства и религиозные объединения должны были платить его из последних сил, иначе они лишались своих священнослужителей. А по закону ни один приход не мог существовать без одобренного властями священника, раввина, муллы. Только за один год мой знакомый священник одного православного прихода должен был лично заплатить 18 тысяч рублей, что было эквивалентно 3600 долларам. Приход был расположен на территории бедного колхоза, где было немыслимо собрать такую сумму, и этого священника вынудили покинуть свою маленькую деревенскую церковь. И таких случаев было по стране бесчисленное множество, а воинствующие безбожники каркали, что население отказывается поддерживать свои церкви из-за отсутствия интереса к религии. Но это была ложь, которая попадала и в иностранную прессу.

К тому времени, когда мне пришлось идти в Бюро по налогам, я прожил в России почти пять лет. Я ждал подобных неприятностей, заранее прочитал советский закон, а также проконсультировался по этой теме в посольстве США, чтобы определиться, насколько посольство будет готово защищать меня, если проблема возникнет. Как и любой нормальный человек, я был готов платить справедливый налог, но не был готов к тому, чтобы мой духовный статус служил основанием для постоянного увеличения налога. Вспомнил также и про маленькую зеленую брошюру, содержащую текст соглашения, подписанного 16 ноября 1933 года Рузвельтом и Литвиновым; в этом документе среди прочего значилось:

«Мы ожидаем, что религиозным группам или конгрегациям, состоящим из граждан Соединенных Штатов Америки, на территории Союза Советских Социалистических Республик будет предоставлено право на удовлетворение их духовных потребностей священниками, пасторами, раввинами или иными священнослужителями, являющимися гражданами Соединенных Штатов Америки, и что такие священники, пасторы, раввины или иные священнослужители будут обеспечены защитой от любых ограничений в правах или преследований и что им не будет отказываться во въезде на территорию Советского Союза по причине их духовного звания» (курсив мой). Я не придирался и не злорадствовал по поводу этого соглашения, я просто помнил его формулировки. Повестка, переданная мне из Департамента внутренних налоговых сборов, представляла собой почтовую карточку, адресованную попечительскому совету церкви Святого Людовика по адресу Малая Лубянка, дом 12.

Службы в церкви продолжались как обычно, все было нормально, за исключением арестов, обысков, запугиваний, слежек, угроз по отношению к русским прихожанам. С самого начала моей службы приходской совет предложил мне зарплату, от которой я отказался; в церкви было слишком много неотложных проблем, требовавших затрат. За все годы моего пребывания в России я не получил ни одной копейки церковных денег, в соответствии с законодательством ими распоряжался исполнительный комитет нашего приходского совета. А я со своими скромными потребностями прекрасно существовал на деньги от оплаты заказных служб плюс иногда поступающие небольшие пожертвования. Я никогда не был состоятельным человеком, но в глазах Советов я жил слишком хорошо.

Повестка извещала меня, что мое присутствие требовалось в отделе внутренних доходов, расположенном в Глухаревом переулке, дом 5. Я приехал в назначенный час и был вежливо встречен молодой девушкой, секретарем комитета, на третьем этаже старинного здания. По советским правилам я должен был предъявить свой паспорт, я назвал свое имя и был без задержки принят. Мне навстречу вышел лично комиссар и поздоровался со мной. Это был низенький коренастый человек с явной сосудистой недостаточностью, даже более серьезной, чем моя собственная. Он был очень любезен, но в его глазах я заметил, как мне показалось, своеобразный победный блеск.