Кабинет был хорошо обставлен. Перед большим дореволюционным письменным столом стояли два удобных кожаных кресла, в которых разместились еще два массивных советских чиновника, одетых в штатское, как и комиссар. При моем появлении они неуклюже поднялись: каждый из них весил по меньшей мере девяносто килограммов. Из прошлого опыта я знал, что НКВД всюду внедрял своих людей, чтобы отслеживать ход беседы и проверять в то же время работу советских чиновников. Когда секретарь вышла, комиссар представил меня этим двум якобы чиновникам: с ними я обменялся рукопожатием, к их явному изумлению и очевидной неловкости. Начальник пригласил меня занять место на диване, стоявшем рядом с письменным столом. Перед тем как заговорить о деле, он поинтересовался, курю ли я, и протянул коробку с очень тонкими кавказскими папиросами с длинным картонным мундштуком. Он лично дал мне прикурить, и я разместился на диване напротив него.

Первым вопросом было: «Как ваше имя?» Я снова показал свой американский паспорт с разрешением на проживание; они должны были удостовериться в моей личности, прежде чем начать расследование. Затем комиссар стал засыпать меня вопросами. На первый из них я ответил: «Меня зовут Леопольд Браун. Я — американский католический священник, капеллан американских католиков в СССР и настоятель церкви Святого Людовика в Москве».

— Преподобный Браун, вы являетесь сотрудником американского правительства?

— Нет, господин комиссар, я не являюсь сотрудником американского правительства.

— Вы получаете зарплату от американского правительства?

— Нет, господин комиссар, я не получаю зарплату от американского правительства.

— Вы являетесь сотрудником французского правительства?

— Нет, господин комиссар, я не являюсь сотрудником французского правительства.

— Вы получаете зарплату от французского правительства?

— Нет, господин комиссар, я не получаю зарплату от французского правительства.

— В таком случае, преподобный Браун, на что вы живете?

— Господин комиссар, я имею честь сообщить вам, что являюсь постоянным гостем его превосходительства посла Франции.

Услышав это, комиссар перевел недоуменный взгляд в направлении двух слушателей, молчаливо наблюдавших за расспросами. Время от времени они кивали, прищуривались или подмигивали, выражая одобрение сказанному. Комиссар же был, очевидно, озадачен тем, как проходит допрос. Он повернулся ко мне с выражением отчаяния. Получалось, что у меня не было дохода, с которого я должен был платить налог, но у меня действительно не было зарплаты ни в России, ни за границей. Мои родители посылали мне небольшие карманные деньги, с которых я действительно не собирался платить сорок процентов советскому правительству только потому, что являюсь духовным лицом!

Я вел скромное существование, не давая приемов, обедов и ланчей, и вся иностранная колония это хорошо знала. Мне не полагалось преимуществ при обмене иностранной валюты, как для тех, кто, живя в СССР, получал зарплату от федерального правительства США. Персонал иностранных служб уже тогда менял валюту по выгодным дипломатическим расценкам: двенадцать рублей за доллар, но это казалось недостаточным, и все сотрудники американских правительственных служб получали семнадцать рублей за доллар. Теперь ситуация полностью изменилась, и больше не существует дипломатического тарифа. Но в те годы, приходя в Госбанк с таким же американским долларом, я получал за него всего пять рублей тридцать копеек. Я упоминаю об этом только в связи с вопросами, задаваемыми комиссаром, но у него была такая работа. И я не должен был выскользнуть из его рук.

В процессе допроса ни разу не был упомянут налог в сорок процентов, а я не собирался подчиняться такой вопиющей несправедливости. Явно смущенный присутствием двух своих «коллег», более похожих на вышибал из ночного клуба, комиссар потребовал более подробных объяснений относительно средств моего существования. Я объяснил, что основные траты моего жизнеобеспечения взял на себя посол Франции. Такого объяснения комиссар не ожидал; оказавшись в тупике, он в конце концов нашелся: даже если я не получаю зарплату, то должен иметь косвенные источники доходов. Я ответил, что время от времени получаю пожертвования в деньгах и натуральных продуктах и оплату за заказные службы. Крестьяне иногда приносят мне яйца, иногда немного молока, мяса и другие продукты — более чем кто-либо они знали бесполезность советских рублей.

В заключение комиссар задал самый главный вопрос, вкладывая в него всю свою энергию: «Преподобный Браун, вы платите подоходный налог?» Мой ответ: «Имею честь сообщить вам, что у меня никогда не требовали оплаты подоходного налога. Я не плачу подоходный налог». Тут чиновник воспрянул духом: с заметным оживлением на лице и в голосе он поднялся со своего стула и сказал: «Преподобный Браун, мы будем к вам снисходительны и щедры, мы попросим вас заплатить налог только за последние три года». Он достал из шкафа три налоговых бланка и с торжествующим видом протянул их мне. Он триумфально посмотрел на двух своих «коллег». Свернув и положив их в карман, я поднялся, взял шляпу и сказал ему то, что он, судя по его лицу, не ожидал услышать: «Господин комиссар, — выдохнул я, глядя прямо в его глаза, — имею честь сообщить вам, что в силу договора между Рузвельтом и Литвиновым, подписанного в Вашингтоне 16 ноября 1933 года, я освобожден от этого налога».

Комиссар и оба его «коллеги» стояли, глядя друг на друга в явном замешательстве, и вид у них был одновременно и жалкий, и забавный. Я пошел к двери, не промолвив больше ни слова. Я поехал прямо в американское посольство, так как было необходимо обсудить это дело с послом. Все послы США, которых я застал в Москве, обычно сами старались, чтобы чуть-чуть облегчить мою жизнь. Понимая, что я постоянно нахожусь «под прицелом», они всегда были готовы прийти мне на помощь. Без лишних формальностей и обращения в МИД для соблюдения определенных дипломатических процедур они без особой суеты улаживали эти вопросы. Послы Буллит, Дэвис и Стэндли в случае необходимости официально вступались за меня, чаще всего это делалось на личном уровне.

По необъяснимой причине американский посол того времени не принадлежал к этой категории людей. В предчувствии разочарования я пришел к нему в то утро, которое так хорошо началось. Меня проводили в кабинет посла на четвертый этаж старинного здания на Моховой. Посол сидел за письменным столом спиной к американскому флагу, а его окно выходило на стену восточной стороны Кремля, до которой было всего метров сто. После обычных приветствий я объяснил суть своего дела, ожидая одобрения посла. Перед его приездом в Москву я читал, что он считался хорошим юристом. Читатель может судить об этом по нижеследующему диалогу.

— Господин посол, они снова начинают давить на меня.

— В чем дело?

— Оно касается неувязок с местными властями по поводу подоходного налога.

— Отец Браун, у вас нет дипломатического иммунитета, и вы не можете пользоваться особыми привилегиями. И я не считаю, что могу чем-либо помочь вам.

— Но, господин посол, этот дискриминационный налог вызван только моим духовным статусом. От меня требуют оплаты сорока процентов дохода в пользу советского правительства просто потому, что я — священник.

Это соображение не произвело на посла ни малейшего впечатления. Он тотчас же ответил: «Вы — обычный американский гражданин, живущий за рубежом. Следовательно, вы обязаны подчиняться законам данной страны. Вы должны понимать, что живете не в Соединенных Штатах». Я мог бы ответить, что жил вне Соединенных Штатов с небольшими перерывами с 1926 года, но отдавал себе отчет, что это бесполезно. Я ждал от него всего лишь небольшого ободрения. А он думал только о подчинении закону.

— Отец Браун, вам следует сделать так, как они говорят вам. Я не вижу другого выхода.

— Господин посол, а как насчет договора Рузвельта — Литвинова?

— Что-что?

— Как насчет договора Рузвельта — Литвинова, подписанного в Вашингтоне 16 ноября 1933 года?