Каждый раз, когда я около полудня проезжал через Красную площадь возле Спасских ворот Кремля, там стоял один и тот же регулировщик, который всегда весело приветствовал меня. Проезжая от моста мимо собора Василия Блаженного или от музея Ленина, я всегда, приближаясь, давал два гудка. Он останавливал движение и давал мне право проезда. Других я тоже узнал за долгие годы, сами по себе они были замечательными парнями. Встречаться с ними на дороге было для меня удовольствием, неприятности начинались, когда они не были «сами по себе», а действовали по приказам НКВД. В то утро около 10:30 утра я выехал со двора американского посольства на Моховой и повернул направо в направлении французского посольства. Я сидел за рулем моего нового «рено», сверкающего заводской краской, пересек улицу Герцена и остановился на красный свет на углу улицы Коминтерна. Это одно из самых загруженных мест в Москве, ведущих к Арбатской площади, здесь было много скоростных автомобилей, едущих по направлению к Кремлю. На этом месте постоянно дежурили дорожные инспекторы в форме МВД — КГБ и люди в штатском, они следили за всем, что происходит на этом месте каждую секунду.

Передо мной в другом ряду стоял автомобиль, также ожидавший сигнала светофора. Я думал, что я один стою за этим автомобилем, как внезапно, без какого-либо сигнала в бампер моего «рено» со страшным ударом врезался старый лимузин «кадиллак». Это произошло на виду у всех в хорошо охраняемом месте, водитель «кадиллака» не был слепым, и это было явно преднамеренное столкновение. Все произошло очень быстро… Все милиционеры исчезли из виду, как по волшебству. Все свидетели слышали шум и видели, как черный «кадиллак» врезался в мой автомобиль. По обеим сторонам улицы люди восклицали: «Как им не стыдно!» Весь эпизод длился не больше минуты. Но в это время не было видно ни одного милиционера, как будто они все сговорились исчезнуть. На юго-западном углу старинного здания Коминтерна висела стеклянная будка с милиционером, который регулировал светофор. Когда мой автомобиль ударили, я заметил, как регулировщик, сидевший в будке, быстро наклонился и на все время инцидента исчез из виду. Других милиционеров тоже не было видно.

Вокруг обоих автомобилей стали собираться зрители. Я вылез из своего «рено» и направился к «кадиллаку», чтобы записать его номер. В это время его водитель с компаньоном старались растащить наши машины; упираясь коленями в бампер и пыхтя, они толкали машины, не произнося ни слова. Как только дело было сделано, они стали удирать без малейших извинений или объяснений. Никто не попытался остановить их, свидетели, вероятно, испугались, чувствуя политическую подоплеку этого происшествия. Водитель «кадиллака», по виду мощный тяжеловес, нажал на акселератор, направляясь в сторону Арбатской площади. Увидев это, я вскочил на подножку, взывая к его совести. Но его такой же молчаливый компаньон толкал и дергал меня до тех пор, пока я не смог больше удерживаться на подножке набирающего скорость автомобиля.

Я спрыгнул и, к счастью, приземлился на ноги, а не на голову. Пока я рассматривал повреждения на моей машине, к ней подошел гладко выбритый милиционер. Багажник был разбит, задние фары вдребезги, осколки стекла валялись на дороге, провода свисали из разбитых приборов, но бензобак не был поврежден. Вид у моего нового «рено» был ужасным. Я смотрел на содеянное, а этот офицер произнес, выразив притворное удивление: «Здравствуйте, гражданин. Что это такое?» Указывая на повреждения, я произнес: «Господин офицер, вы что, не видите? В мою машину врезались сзади». В это время все другие милиционеры вернулись к своим обязанностям, и все автомобили стали объезжать мой «рено». Офицер, разговаривавший со мной, казалось, появился ниоткуда, но оттуда, где он ждал аварии, как и остальные, стоявшие на этом перекрестке. Затем этот офицер спросил: «У вас их номер есть?» Он записал его в свой блокнот, затем осмотрел мои права и технический паспорт. Вернув бумаги, он по-военному отсалютовал мне, сказав: «Не беспокойтесь, все будет в порядке. Вам заплатят за все».

Мне ничего не оставалось, как освободить улицу, уехать домой и ждать обещанной компенсации. А так как это произошло недалеко от американского посольства, я подумал, что имело бы смысл рассказать им обо всем происшедшем. Эта грубая атака хулиганов, очевидно, произошла по приказу, так как все милиционеры одновременно исчезли. Я не стал просить встречи с послом, но рассказал об инциденте советнику посольства. Когда я поведал свою грустную историю, мне был задан такой вопрос: «Отец Браун, у вас есть доказательства, что все происшедшее связано с тем, что вы — американский католический священник?» Вопрос поразил меня. Ну кто смог бы «доказать» такое? Единственное, что я нашелся сказать, — это то, что из НКВД мне не присылали письма с предупреждением о несчастном случае. И совершенно немыслимой была идея найти свидетелей среди запуганного населения. Иностранец должен быть либо сумасшедшим, либо полным невеждой, чтобы предпринять нечто подобное. Неделю спустя Московская городская милиция прислала через МИД в посольство Франции, в котором была зарегистрирована машина, сообщение; в нем было сказано, что автомобиль, зарегистрированный под номером, который вы записали, не значится! Единственное, что мне оставалось, — это отремонтировать автомобиль на собственные средства и забыть о происшедшем.

В Москве не было принято останавливать автомобиль поднятием руки, по крайней мере легковой. В большинстве своем машины принадлежали либо дипломатическим миссиям, либо советской администрации, и среди них было много машин сотрудников НКВД! За городом ситуация была совсем другая. Крестьяне с удовольствием поднимали руку на дороге, когда они шли из своей деревни до рынка ближайшего города, чтобы продать свои продуктовые излишки по ценам, более высоким, чем в советских магазинах. Поскольку автобусы не всегда ходили, крестьян, едущих в город или возвращающихся из него, иногда подбирали грузовики или телеги, запряженные лошадьми. Я сам часто поступал так, когда ездил по деревенским дорогам. В городе «голосующих» было мало, если это не была «Мата Хари» или еще какой-нибудь внедренный шпион, русские держались подальше от автомобилей посольств или миссий.

Однажды утром, когда я ехал в церковь в направлении Большого Каменного моста, меня остановил человек средних лет, объяснив, что он — парикмахер и торопится на работу, так как не хочет платить штраф за опоздание. Думая о его безопасности, я полагал, что в этот ранний утренний час, когда на улицах мало людей, не будет большого риска, если я его подвезу. Он, конечно, принял меня за шофера, а я, например, никогда не видел никого из крупных чинов за рулем автомобиля. Мой церковный воротник ничего не означал для этого славного человека, поэтому я предложил ему сесть рядом со мной на переднее сиденье. Он сделал это с видимым удовольствием от редкой для него поездки на автомобиле. Мы вели приятную беседу, пока мой попутчик не заметил на приборной доске надписи на французском языке. Внезапно он со страхом спросил: «Это не советская машина?» Я ответил. Тогда он добавил: «Наверное, и вы иностранец?» Я подтвердил это предположение, добавив, что у автомобиля дипломатический номер. «Ради Бога! — воскликнул человек в крайнем волнении. — Остановите машину, пока меня никто не увидел». Бедный парень как будто обезумел, он был готов выскочить из автомобиля, прежде чем я остановился. Он гораздо больше боялся быть увиденным вместе с иностранцем в машине с дипломатическим номером, чем опоздать на работу при строгой дисциплине.

Неприятие иностранцев не в природе русского человека, Бог создал русских любящими людей всех национальностей. Они вовсе не считают, что иностранцы оказывают пагубное влияние и их надо избегать как морально прокаженных. Но режим, при котором они живут, породил страх подозрения и угрозы, установил и узаконил гораздо более суровую деспотическую систему, чем существовала при царизме. В этом заложен генезис внешне проявляющейся ксенофобии, противоположной здоровым природным качествам этой великой нации. Страх перед иностранцами не присущ сердцу и уму русского человека; он родился в умах бесконечно малого числа людей, держащих за горло большинство населения. Советская власть родилась в жестокости, она удерживается и защищается 58-й статьей советского Уголовного кодекса. Этот раздел советского законодательства придуман для поддержания перманентной революции и подавления народа.