«Деньги пахнут грозным запахом…» Деньги пахнут грозным запахом, Важным, душным и жестоким, Доброты закатом, западом, Зла восходом и востоком. Медь, и серебро, и бронза Пахнут попросту металлом, А бумажки пахнут грозно — Пахнут палачом усталым. Вот пришел палач с работы, Взял пижаму, снял рубашку. У рубашки — запах пота, Словно у большой бумажки. Дети! Вы шуметь не смейте! Спит и дышит мастер трупный, У дыханья — запах смерти, Словно у бумажки крупной. В ШЕСТЬ ЧАСОВ УТРА ПОСЛЕ ВОЙНЫ Убили самых смелых, самых лучших, А тихие и слабые — спаслись. По проволоке, ржавой и колючей, Сползает плющ, карабкается ввысь. Кукушка от зари и до зари Кукует годы командиру взвода И в первый раз за все четыре года Не лжет ему, а правду говорит. Победу я отпраздновал вчера. И вот сегодня, в шесть часов утра После победы и всего почета — Пылает солнце, не жалея сил. Над сорока мильонами могил Восходит солнце, не знающее счета. СОЛДАТ И ДОРОГА Если солдат пройдет по дороге — Он изобьет усталые ноги. Это касается только его. Ей-то, дороге — всего ничего! Если пройдет по дороге армия, Скажем, гвардейская или ударная, Грейдер колеса своротят так, Словно скулу своротил кулак. Я был солдатом и был дорогой: Подчас сапогами булыжник трогал, Бывало, сам лежал под ногами, Пинаемый теми же сапогами. И мне казалось в обоих случаях, Что для солдата с дорогой — лучшее, Чтоб солдат с дороги — сошел, Три метра тени вблизи нашел, Выключил бы мотор у танка, Присел, перемотал портянки… Война несвойственна человеку. Дороге — совсем не к лицу война. И если топчет дорогу-калеку Солдат, измотанный до края, до дна, Значит, есть на это причина, Причина, весомая, что кирпичина. Значит, дорога ведет к его дому, К родному порогу дорога ведет, И он не даст солдату чужому Шагать по дороге взад-вперед. 1942 Не естся хлеб, и песни не поются. душе, во рту, в глазах — одна тоска. Все кажется — знамена революции Без ветерка срываются с древка. Сентябрь. И немцы лезут к Сталинграду. А я сижу под Ржевом и ропщу На все. И сердце ничему не радо — Ни ордену, ни вёдру, ни борщу. Через передовую — тишина. Наверно, немец спит после обеда. А я жую остылый ком пшена И стыдно есть — задаром, без победы. «Я был учеником у Маяковского…»
Я был учеником у Маяковского Не потому, что краски растирал, А потому, что среди ржанья конского Я человечьим голосом орал. Не потому, что сиживал на парте я, Копируя манеры, рост и пыл, А потому, что в сорок третьем в партию И в сорок первом в армию вступил. СОЛДАТСКИЕ РАЗГОВОРЫ Солдаты говорят о бомбах. И об осколочном железе. Они не говорят о смерти: Она им в голову не лезет. Солдаты вспоминают хату. Во сне трясут жену как грушу. А родину — не вспоминают: Она и так вонзилась в душу. ДОРОГА Сорокаградусный мороз. Пайковый спирт давно замерз, И сорок два законных грамма Нам выдают сухим пайком. Обледенелым языком Толку его во рту упрямо. Вокруг Можайска — ни избы: Печей нелепые столбы И обгорелые деревья. Все — сожжено. В снегу по грудь Идем. Вдали горят деревни: Враги нам освещают путь. Ночных пожаров полукруг Багровит Север, Запад, Юг, Зато дорогу освещает. С тех пор и до сих пор она Пожаром тем освещена: Он в этих строчках догорает. ПЕРЕД ВЕЩАНИЕМ Вот съехал странный грузовик На вздрогнувшую передовую. Свою осанку трудовую Он в боевых местах воздвиг. Передовая смущена Его трубой и ящиком. Еще не видела она Таких машин образчика. К шоферу подошел солдат И вежливо спросил шофера: — Что ваши люди здесь хотят? Уедут скоро? Иль нескоро? Но, обрывая их беседу, Вдруг рявкнула труба, От правого до левого соседа Всю тишину дробя, рубя, губя. Она сперва, как лектор, кашлянула, Потом запела, как артист, В азарте рвения дурашливого Зашедший к смерти — погостить. У нас была одна пластинка — Прелестный вальс «Родной Дунай». Бывало, техник спросит тихо: «Давать Дунай?» — «Дунай? Давай!» И — километра три — но фронту, И — километров пять — вперед Солдат, зольдатов, взводы, роты Пластинка за душу берет. У немцев души перепрели, Но вальс имел такие трели, Что мог и это превозмочь… И музыка венчала ночь Своей блистательной короной — Всей лирикой непокоренной, Всем тем, о чем мы видим сны, Всем тем, что было до войны. Ах, немцы, сукины сыны! Чего им, спрашивается, надо? И кто их, спрашивается, звал? На ползвучании рулады Я вальс «Родной Дунай» прервал. |
