ДАЛЬНИЙ СЕВЕР Из поселка выскоблили лагерное. Проволоку сняли. Унесли. Жизнь обыкновенную и правильную, Как проводку, провели. Подключили городок к свободе, Выключенной много лет назад, К зауряд-работе и к заботе Без обид, мучений и надсад. Кошки завелись в полярном городе. Разбирают по домам котят. Битые, колоченые, поротые Вспоминать плохое не хотят. Только ежели сверх нормы выпьют И притом в кругу друзей — Вспомнят сразу, словно пробку выбьют Из бутылки с памятью своей. ОТЛОЖЕННЫЕ ТАЙНЫ
Прячет история в воду концы. Спрячут, укроют и тихо ликуют. Но то, что спрятали в воду отцы, Дети выуживают и публикуют. Опыт истории ей показал: Прячешь — не прячешь, Топишь — не топишь, Кто бы об этом ни приказал, Тайну не замедляешь — торопишь. Годы проходят, быстрые годы, Медленные проплывают года — Тайны выводят на чистую воду, Мутная их не укрыла вода. И не в законы уже, А в декреты, Криком кричащие с каждой стены, Тайны отложенные И секреты Скрытые Превратиться должны. «Вопросы, словно в прошлом веке…» Вопросы, словно в прошлом веке. Вопросы — точно те же. Кто виноват, как быть, что делать,— Звучит сейчас не реже, Чем в девятнадцатом столетьи, Полузабытом, давнем, Засыпанном пургой событий, Как Дальний Север, дальнем. И снова юный Чернышевский И современный Герцен Горят свободною душою, Пылают добрым сердцем. Метро привозит Огарева На горы Воробьевы. Но та же, слышанная, клятва Звучит сегодня снова. И слово старое: «Свобода», И древний лозунг: «Воля» — Волнуют каждого, любого, Как прежде и — поболе. «Идет словесная, но честная…» Идет словесная, но честная Голосовая крикодрака, И все ругательства известные Звучат под крышею барака. И доводы жужжат, как оводы, И аграманты аргументов Сияют по любому поводу В грязи особенно заметно. «Как лучше жизнь не дожить…» Как лучше жизнь не дожить, а прожить Мытому, катаному, битому, Перебитому, но до конца не добитому, Какому богу ему служить? То ли ему уехать в Крым, Снять веранду у Черного моря И смыть волною старое горе, Разморозить душевный Нарым? То ли ему купить стопу Бумаги, годной под машинку, И все преступления и ошибки Кидать в обидчиков злую толпу? То ли просто вставать в шесть, Бросаться к ящику: почта есть? А если не принесли газету, Ругать советскую власть за это. Но люди — на счастье и на беду — Сохраняются на холоду. Но люди, уставшие, словно рельсы, По которым весь мир паровозы прогнал, Принимают добра любой сигнал. Большие костры, у которых грелись Души в семнадцатом году, Взметаются из-под пепла все чаще: Горят! Советским людям — на счастье, Неправде и недобру — на беду. ТЕМПЕРАМЕНТЫ Один — укажет на резон, Другой — полезет на рожон. Один попросит на прокорм, Другой — наперекор. А кто-то уговаривал: идите по домам! В застенке разговаривал, на дыбу подымал. Характер, темперамент, Короче говоря, Ходили с топорами На бога и царя. Ослушники и по́слушники, Прислужники, холопы У сытости, у пошлости, у бар или Европы, Мятежник и кромешник, опричник, палач. И все — в одном народе. Не разберешь, хоть плачь. «Ванька-встанька — самый лучший Ванька…» Ванька-встанька — самый лучший Ванька. Все другие ваньки залегли, Но отечество прикажет: встань-ка! Ванька-встанька поднялся с земли. Потому ли, что пустые головы Много легче кверху задирать, То ли от фундамента тяжелого — Это очень трудно разобрать. Только — чуть отечество прикажет — Ванька отряхнется и стоит. Ежели отчизна промолчит, Ванька тоже все-таки не ляжет. «Мы, пациенты, мы, пассажиры…» Мы, пациенты, мы, пассажиры. Мы — управляемые единицы. Нам — не до жиру, были бы живы. Все-таки как мы сейчас живем? Мы, налогоплательщики, мы, вкладчики, Бывшие подписчики на заем? Слушатели, зрители, читатели, Все-таки чего мы хотим? За что голосуем мы, избиратели? Для нас, для запаса первой очереди, В чем он, где он, жизни смысл? А также для запаса второй очереди? Мы, которые служим срочную, Мы, которые пьем столичную, Что для нас главное, важное, прочное? Где наше дело? В чем наша честь? Наша, так сказать, сверхзадача? План — есть. А совесть? — есть! Значит, будет и большая удача. |
