КЛЮЧ У меня была комната с отдельным ходом. Я был холост и жил один. Всякий раз, как была охота, В эту комнату знакомых водил. Мои товарищи жили с тещами И с женами, похожими на этих тещ, — Слишком толстыми, слишком тощими, Усталыми, привычными, как дождь. Каждый год старея на год, Рожая детей (сыновей, дочерей), Жены становились символами тягот, Статуями нехваток и очередей. Мои товарищи любили жен. Они вопрошали все чаще и чаще: — Чего ты не женишься? Эх ты, пижон! Что ты понимаешь в семейном счастье? Мои товарищи не любили жен. Им нравились девушки с молодыми руками, С глазами, в которые, раз погружен, Падаешь, падаешь, словно камень. А я был брезглив (вы, конечно, помните), Но глупых вопросов не задавал. Я просто давал им ключ от комнаты. Они просили, а я — давал. ЗЛЫЕ СОБАКИ Злые собаки на даче Ростом с волка. С быка! Эту задачу Мы не решили пока. Злые собаки спокойно Делают дело свое: Перевороты и войны Не проникают в жилье, Где благодушный владелец Многих безделиц, Слушая лай, Кушает чай. Да, он не пьет, а вкушает Чай. За стаканом стакан. И — между делом — внушает Людям, лесам и стогам, Что заработал Этот уют, Что за работу Дачи дают. Он заслужил, комбинатор, Мастер, мастак и нахал. Он заработал, а я-то? Я-то руками махал? Просто шатался по жизни? Просто гулял по войне? Скоро ли в нашей Отчизне Дачу построят и мне? Что-то не слышу Толков про крышу. Не торопиться Мне с черепицей. Исподволь лес не скупать! В речке телес не купать! Да, мне не выйти на речку, И не бродить меж лесов, И не повесить дощечку С уведомленьем про псов. Елки зеленые, Грузди соленые — Не про меня. Дачные псы обозленные, Смело кусайте меня. «С Алексеевского равелина…»
С Алексеевского равелина [3]Голоса доносятся ко мне: Справедливо иль несправедливо В нашей стороне. Нет, они не спрашивают: сыто ли? И насчет одежи и домов, И чего по карточкам не выдали — Карточки им вовсе невдомек. Черные, как ночь, плащи-накидки, Блузки, белые как снег [4], Не дают нам льготы или скидки — Справедливость требуют для всех. «Я строю на песке, а тот песок…» Я строю на песке, а тот песок Еще недавно мне скалой казался. Он был скалой, для всех скалой остался, А для меня распался и потек. Я мог бы руки долу опустить, Я мог бы отдых пальцам дать корявым. Я мог бы возмутиться и спросить, За что меня и по какому праву… Но верен я строительной программе… Прижат к стене, вися на волоске, Я строю на плывущем под ногами, На уходящем из-под ног песке. «Все телефоны — не подслушаешь…» Все телефоны — не подслушаешь, Все разговоры — не запишешь. И люди пьют, едят и кушают, И люди понемногу дышат, И понемногу разгибаются, И даже тихо улыбаются. А телефон — ему подушкой Заткни ушко — И телефону станет душно, И тяжело, и нелегко, А ты — вздыхаешь глубоко С улыбкою нескромною И вдруг «Среди долины ровныя» Внезапно начинаешь петь, Не в силах более терпеть. «А нам, евреям, повезло…» А нам, евреям, повезло. Не прячась под фальшивым флагом, На нас без маски лезло зло. Оно не притворялось благом. Еще не начинались споры В торжественно-глухой стране. А мы — припертые к стене — В ней точку обрели опоры. ПРО ЕВРЕЕВ Евреи хлеба не сеют, Евреи в лавках торгуют, Евреи раньше лысеют, Евреи больше воруют. Евреи — люди лихие, Они солдаты плохие: Иван воюет в окопе, Абрам торгует в рабкопе. Я все это слышал с детства, Скоро совсем постарею, Но все никуда не деться От крика: «Евреи, евреи!» Не торговавши ни разу, Не воровавши ни разу, Ношу в себе, как заразу, Проклятую эту расу. Пуля меня миновала, Чтоб говорилось нелживо: «Евреев не убивало! Все воротились живы!» вернуться Алексеевский равелин — один из казематов Петропавловской крепости в Петербурге, где содержались политические заключенные. вернуться Подразумеваются народнические революционеры 60–90-х годов XIX в. |
