Валя, получившая ответы на все свои вопросы, молча закрыла лицо руками.

— А откуда я узнала — Королева сама же и рассказала. Ее выводила из себя моя гордыня, и она ткнула меня лицом в грязь, показав, как Юрка проводит свободное время… Да, он тоже там бывал. Любил меня и бывал там… И я даже морду ему расцарапать не могла, потому что Королева, как она сказала, уста мне запечатала.

— Но почему же ты… — начала было Галя, которая единственная сохранила способность говорить.

— Почему сейчас рассказываю? Наверное, печать спала. Наверное, нам предстоит умереть, и мы, по мнению Королевы, хотя бы не должны умереть дурами.

— Нет, — поправила Галя, которую островитянские страсти не касались, — почему ты, зная обо всем, с ним спала?

Аля сжала губы. Мне померещилось, или они стали синими? О, в воздухе уже мало пригодного для дыхания кислорода и много ядовитых примесей. Критически много. Почему я подумала, что задача решена? Им осталось совсем чуть-чуть.

— Я не хотела, — глухо призналась Аля. — Но он умел сделать так, что я сдавалась. Обещала себе, что это в последний раз, иногда держалась, но… Не знаю, как это объяснить. Я знала, что он грязный, но его любовь бывала сильнее моей чистоплотности. Она была такой, что заставляла обо всем забыть.

Валя отняла ладони от лица. На лбу остался бурый след. Кровь? Что же делать?! Почему я не могу придумать, чем им помочь?!

— Они все? На самом деле все?

Она говорила необычно замедленно и тихо.

Аля посмотрела на нее и слабо кивнула. Потом потерла висок, оставив на нем фиолетовый синяк.

— До недавнего времени я была уверена только в Германе. Но, из-за неразберихи с Аськиным отказом даже поговорить и Элькиными дурацкими домогательствами, Королева все-таки его туда отправила, и тут уж ни за что не поручусь.

— Спасибо, теперь лучше, — еле слышно произнесла Валя.

— Я не хочу, чтобы они нас спасали, — тоже замедленно и тихо казала Юля.

Оля опять заплакала, и я боялась увидеть цвет ее слез.

Никогда еще борьба со смертью не была такой мучительной. Стараясь думать о процессах, которые происходят в человеческом организме при нейтрализации отравляющих веществ, и пытаясь управлять этими процессами в организмах девочек, я постоянно сбивалась на возникавший перед глазами великолепно яркий мысленный образ сигары с тлеющим кончиком. Поминутно приходилось душить поднимавшееся внутри раздражение от того, что я занимаюсь другими, в то время как умираю сама — это было нечто новое, чужое, пришедшее вместе с потребностью в дыме. Я знала, что не умру без него, но это знание в тот момент казалось ненастоящим и ненужным.

Очень хотелось разделиться на шесть частей, чтобы дышать с каждой из девочек, чтобы, держа руки на лбу и груди у каждой, заставлять их жить и давать свои силы для этого. Но эта способность ушла. Мне оставалось лишь смотреть, как они умирают.

Они лежали тихо, не двигаясь и не разговаривая, не плача, дыша еле заметно. Только блестевшие из-под ресниц глаза выдавали, что они не спят, и сознание еще не покинуло их измученные тела, хотя, наверное, зрение уже отказывало им, да и слух тоже.

Уже наступила ночь. Я зажгла свет, чтобы девочкам не так страшно было лежать в темноте, и чтобы они хотя бы не чувствовали одиночества. Если это было важно…

Неужели они правы? Неужели Королева сбросила их со счетов, когда последний портал закрылся? Но ведь она чувствовала к ним что-то, сердилась на них и награждала, заботилась о них… До сегодняшнего дня.

Неужели ни один из богов не видит смысла их спасать? Неужели для бога это так трудно?!

Второй волной на меня накатила еще большая слабость, чем несколько часов назад. Я боролась с собой, но не могла заставить себя подняться из кресла, а все вокруг стало заволакиваться дымкой.

Но дымку вдруг прорезал лучик. Голубая нитка света пробила крышу и ворвалась в зал, а за ней синхронно еще пять таких же, и я только успела подумать, что всё — газ разъедает замок, как лучики обернулись черными фигурами, которые за долю секунды завернули тела девочек в серебристые коконы и склонились над ними.

В следующий миг замок вспыхнул. Горячий белый свет залил все пространство, и ослепил, и оглушил, и лишил равновесия. Вот что было действительно страшно — страшнее, чем миг смерти, наполненный болью.

Когда страх отпустил также резка, как нахлынул, и я открыла глаза, черные фигуры уже поднимались с колен и поворачивались ко мне.

— Привет, Дима, — сказала я ближайшей, словно мы встретились случайно на улице.

Он улыбнулся, снимая прозрачный шлем, и вежливо кивнул.

— Привет, Георг, привет, Джон, привет, ребята.

Ветры.

Я перехитрила сама себя. Поняв, что грозит нам в окутанном газом замке, я попросила о помощи Капитана-Командора.

Дарх был не так плох, как я ожидала. Он лежал, но не на подушках, а на голой каменной глыбе, и не исхудал, как после боя со мной.

Удивительно, но это меня обрадовало. Правда, мимоходом, ведь сильнее состояния Дарха меня интересовали листья неизвестного доныне растения, заполнявшие все мои мечты и стремления последних часов.

Они были на прежнем месте. Увидев их, я испытала такое ликование, какого давно не помнила, а раскурив — облегчение, будто прошел острый приступ какой-то мучительной болезни.

— Это больше не понадобится, — бесцветным голосом произнес Дарх. — В войну вступили «дети звезд».

Первый вдох — и раздражение проходит; второй — наступает чувство покоя; третий — покой; четвертый — покой…

Пятый — появляются мысли, очень бестолковые, потому что для толковых не хватает знаний, и больше напоминающие вопросы.

Ага, вот одна толковая появилась, и очень даже определенная: «Мне конец». Причем не в перспективе, а в реальности. Возникла она из желания возразить Дарху, спешного поиска аргументов, и из того, что эти аргументы сразу нашлись: мол, «дикие» могли успеть рассеяться по миркам или возьмут, да и нападут напролом. Но незачем им это — они обитают в космосе и пространстве между пространствами, а там их настигнут орудия Командоров. Спасать островитян больше не потребуется, проникать внутрь кораблей — тоже. И что теперь делать?

Если бы не потребность вдыхать дым листьев, этот вопрос не возник бы, значит, его следует переформулировать: «Что делать, чтобы дышать дымом?». Как мало надо, чтобы заставить разум сбиться с пути!

— Мне это нужно, Дарх. Если завтра или послезавтра я не найду здесь эту наркоту, то, наверное, буду умолять тебя достать ее. Возможно, даже ползать на коленях.

Лишь нечто похожее на торжество мелькнуло в его глазах — но тут же исчезло.

— Не будешь. Ты никогда настолько не изменишься из-за собственных страданий. Я скажу, как сам это представлял: не найдя листьев, ты сядешь здесь, а потом ляжешь, уткнешься лицом в колени и попытаешься заснуть. Возможно, немного покатаешься по земле, но ничего мне не скажешь. Потом, через некоторое время, может неделю, может, две, уже на пороге выздоровления, ты снова увидишь листья, и не сможешь себя перебороть, и все начнется по новой. Но я меняю сценарий. Твое унижение и твоя боль теперь не сделают меня счастливым. Выбирай сама: листья всегда будут ждать тебя здесь, или ты никогда их уже не увидишь.

Я сделала новый глубокий вдох. Предложенный выбор — безусловно худшее, что могло со мной случиться сегодня. Что-то внутри меня, примитивное и злое, тут же стало искать возможность уйти от него, а ближайшие сутки, в которые можно было его не делать, вдруг обрели сказочную ценность и представились целой жизнью.

— Дарх, ты участвовал в бою. Как это было?

Совершенно нормальная, даже беззащитная улыбка преобразила его лицо, и теперь стало видно, что он лежит, потому что правда очень устал, но силы уже возвращаются, и он не сомневается, что скоро стает прежним.