Она чуть не согласилась сразу, но дурацкая надежда, крошечная, а вредная, комком в горле закрыла ей рот. Галя задумалась о том, как вернее ее убить.

Герман тоже погрузился в размышления, вспоминая рассказ Аси: Капитан-Командор улетел с Земли на неведомую планету, чтобы ее спасти. Он покинул Землю, когда их с Денисом убивали «дикие странники»… Что-то она опять не договорила.

Однако, про инопланетян явно выложила все, что знала, даже рискуя раскрыться, ведь человек не может услышать ультразвук и не владеет антигравитацией… Главная тайна моей жизни. Пока не приходит решение, можно немного подумать о ней. Только немного, чтобы не завязнуть в этих мыслях и не пропустить момент, когда подкрадется озарение…

— Герман, — вдруг окликнула его Галя.

— М?

— А почему ты ненавидишь, когда говорят, что ты гений?

Почему бы не сказать? По опыту известно: когда разум настроен на поиск, лишние вопросы ему не встречаются.

— Потому что я не гений. Гений — это что-то генетическое, врожденное. Все известные гении проявлялись с детства, а я тупил до восьми лет, и даже заговорил только в четыре. Будто все наши мозги достались Юрке. Чуть не угодил в коррекционную школу, но этого не допустили родители.

Так. Теперь ясно, каким составом можно поразить «диких». Отлично.

— И что-то случилось? — подтолкнула Галя, уверенная, что Герман шутит.

Откинув голову назад, он закрыл глаза.

— Случилось. Умерла бабушка. Я был к ней привязан совершенно по-собачьи, и, в общем это понятно — она была самым добрым человеком на свете. Нищие духом к этому особенно чувствительны, ведь интеллектуальных радостей у них нет. Только радость от ласки…

— Таким же добрым, как Ася? — живо перебила Галя.

— Нет, — улыбнулся Герман. — Ася — «добро с кулаками», она страшна в гневе. Когда-нибудь, осознав это свое противоречие, она будет страдать… Бабушка гневаться не умела. Она просто не знала ни гнева, ни раздражения. Когда ее обижали, она была так беспомощна, что меня разрывало от жалости. Я никогда не любил деда из-за того, что тот бывал груб с ней. А после ее смерти что-то во мне изменилось. Не сразу, но началось это во время похорон, на отпевании в церкви, когда я услышал, что она вознеслась на небеса, и в тот же миг почувствовал, что слова эти лживы, что вознестись на небо невозможно. И я перестал верить всему, что мне говорили. Тогда у меня из мозга словно вымыло всю пыль, и мысли в нем забегали свободно и быстро. Я научился думать: мысленно задавал вопрос, о чем угодно: почему после дождя скользко, почему от солнца светло — и ждал, когда придет ответ. Если было возможно, проверял, и озарения всегда подтверждались. Потом оказалось, что в период ожидания лучше задавать и мозгу, и всему телу простой ритм, делать физические упражнения, например. Вот и всё. Так может каждый, только нужно избавиться от пыли.

Галя в задумчивости закусила губу. Герман, конечно, прав. Он не может быть не прав. И ее удивило сильнее всего за сегодня, что ей не хочется, чтобы он был прав. Это инертность, наверное? Не хочется становиться умнее… Почему? Потому что сейчас можно положиться на Германа, а если становиться умной самой, то только на себя. Это, наверное, инфантильность. Тьфу.

— Укол? — вдруг напомнил Герман.

— Угу, — не расслышав вопроса, откликнулась она.

Дарх больше не заговаривал со мной, всем своим видом выражая оскорбленное достоинство и бесконечное презрение. Впрочем, чаще это была просто маска. Сознание его где-то бродило, и оставалось лишь надеяться, что без тела оно не натворит слишком много бед. Что он может без своих слуг, которые всегда находились здесь, охраняли тело?

Я слушала. Сигналов долго не было, и если сначала это успокаивало, то скоро начало нервировать. Может, парней теперь бьет сразу насмерть?!

И вот это случилось…

Наверное, моя чувствительность обострилась до предела, потому что услышала я не то, на что была настроена — не сигнал боли. То, что прорезало тишину, было редкостной смесью восхищения, удивления, ужаса и отчаянья.

… а хозяином их оказался Толя, мой де-юре старший брат.

Удивительное дело, боли он действительно не чувствовал. Толя совершенно не замечал, что ему в ногу впился и жжет тонкий желтый лучик, и мне пришлось оттолкнуть его в сторону и самой «убить» «сторожа» выстрелом из его же длинноствольного пистолета. Но он и этого не заметил.

Он смотрел вверх. В ослепительном свете полуденного солнца, многократно отраженного от покрытой льдом поверхности озера, была хорошо видна человеческая фигура, почти вертикально распластанная на откосе высокой скалы.

— Кто это? — спросила я накрывая рукой маленькую, но сквозную дыру в ноге.

— Тимка, — ответил Толя.

Из-за шлема его голос прозвучал еле слышно.

— Как он там оказался?

Толя, наконец, повернул голову и несколько раз моргнул, глядя на меня.

— Прыгнул на их корабль и сорвался…

О-о-о… На медведя с бритвой нам ходить не довелось, так хоть с инопланетной тарелочкой в героев поиграем… Черт! Почему я не слышу его боли?! Почему?!

Как его оттуда достать?! От подножия, где мы находимся, до него не меньше тридцати метров по отвесной скале!

Машина на воздушной подушке!

— На машине можно достать?

— Да думаю я сейчас об этом! — наконец, взорвавшись, пришел в себя Толя. — Если разогнаться за несколько кругов и наехать на скалу, может, машина и поднимется по инерции, но пролетит ли она вверх столько?! Если да, то как успеть его оттуда снять, пока машина проходит мимо?!

Чрезвычайно рискованно, до бессмысленности.

Однако, мое тело уже в боевом режиме…

— Закрой глаза и отвернись, — без всякой надежды на то, что братец исполнит просьбу, попросила я и мысленно включила антигравитацию.

Странно, но в этот раз у меня получилось управлять полетом. Он не был быстрым. Тело просто, заливаясь голубым сиянием, оторвалось от земли и со скоростью воздушного шара устремилось вверх, но не бестолково, как во время воздушного боя с Дархом, а направленно — к Тиме, и рядом с ним полет остановился.

Он лежал, повернув голову на бок, с открытыми глазами, но не пошевелился и не откликнулся, когда я его позвала. Как теперь быть? Не оттолкнет ли его антигравитационное поле, как в первый раз «диких»? С этим полем легко справился Дарх, когда увлек меня на дно залива, а Сасик, вцепившийся в плечо когтями, им накрылся, как часть меня… Придется попробовать. Если поле Тимку не примет, осторожно спихну его вниз, а потом, когда начнет падать, поднырну под него — и так долетим до берега. Безвыходных положений не бывает.

Но эквилибристика не понадобилась. Голубое сияние обтекло Тимку, лишь только я дотронулась до его плеча, и он легко оторвался от скалы. Вместе мы заскользили по воздуху вниз, и лишь у самой земли я заметила, насколько его тело холодно…

Обморожение?

Положив тело брата на снег, я попыталась услышать дыхание и биение сердца.

— Что?! — заорал Толя так, что даже шлем не заглушил его вопль.

— Обморожение, — сказала я. — Наверное, корабль был очень холодным.

Кроме этого, Тимка был парализован.

Впрочем, это неважно — он у меня в руках, и руки уже начали свою любимую работу.

— Давай занесем в машину и поехали отсюда, — очевидно, решив то же самое, предложил Толя.

Я оглянулась. Машина стояла недалеко, и это уже не было подобие гидроцикла. Ее размер был со среднюю легковушку, в которой сидя поместилось бы человек пять, и нашлось бы несколько кубометров для груза. И вместо откидного верха имелись две двери, сбоку и сзади, одну из которых Толя распахнул передо мной.

А внутри обычный автомобиль уже ничто не напоминало. Впереди находилось лишь одно сиденье — с приборной панелью, сзади — два, и салон оказался очень просторным. При необходимости внутри машины можно, сидя на полу, разместить еще человек шесть или какой-нибудь не особо габаритный груз. Толя сел на водительское место, а я, положив тело Тимки на пол вдоль борта, расположилась рядом.