Как боги влияют на происходящее? Воздействуют мыслями или воспоминаниями, подманивая к человеку нужные им в определенный момент, моделируют будущие события, управляя тем, что людям кажется случайностью… Так можно справиться с «дикими»?

Ой, боюсь, что нет. В их мыслях сперва разобраться надо, да и логика их событий вряд ли сопоставима с человеческой. Остается противостоять им силами землян — вот мы и пришли к тому, что имеем. Королева — полудух, полубогиня, попыталась сделать это. Неужели только она?

Да и она — просчиталась. В численности армии, в сроках — точно просчиталась. Островитяне явно не готовы к войне такого масштаба. Что ж делать-то, а?

Как «дикие» смогли уничтожить Беспредел? Неужели боги не заметили подготовки к использованию оружия такой мощности?

— Это всё на самом деле? — вдруг спросил Дарх.

Он сидел на траве и смотрел на меня, словно на экран телевизора. Он видел все мои воспоминания в картинках — как-то упустила я эту его способность. Впрочем, не жалко. Ничего такого, что стоило бы от него скрывать, в них не было. Кажется.

— Нет, фантастический роман сочиняю.

Дарх дернул бровью. Он выглядел растерянным.

— Это на самом деле, — после секундного колебания утвердительно произнес он.

— Тебе-то что? — пользуясь его замешательством, поддела я. — Планетой больше, планетой меньше. Мы ведь сейчас не на той Земле, где Остров, да? Зачем переживать? У тебя много более важных дел, правда?

Он помрачнел, окончательно поверив.

— Я не знаю, будут ли существовать остальные миры, если исчезнет исходная Земля. Они с ней связаны. И я не думаю, что пришельцы ограничатся несколькими вариантами Земли. Уничтожать — так все. М-м.

Час от часу не легче. А ведь точно! Наверняка там тоже были боги! Они спаслись? А духи? Может, спаслись, они же быстрые! Духи могли что-то видеть!

Дарх, очевидно, подумавший о том же самом, ушел в себя. Иначе не сказать: его глаза остекленели, он перестал шевелиться и даже дышать. Наверное, мысленно куда-то улетел, может, к своему покровителю?

Отсутствовал он долго, и то, чем занималась его нефизическая сущность, поглотило его внимание настолько, что тело осталось совсем бесконтрольным: оно несколько раз дернулось судорогой, а из уголка рта выбежало несколько капель слюны. Совершенно беззащитно. Можно тюк! — и всё. Опасаясь чего-то подобного, меня пытались окружить его духи, они волновались и шевелили мне волосы, не в силах причинить какой-нибудь более существенный вред.

Наконец, Дарх вернулся. Это стало ясно по появлению в его глазах осмысленного выражения, а выражали они гнев.

— Тупые микробы! — гаркнул он, едва подобрав слюни. — Чего вы ждали?! Чего хотели?! Побороться?! Неужели не ясно было с самого начала — проклял вас бог, так идите и убейте себя сами, любым доступным способом, не подставляйте других!

Сказать, что этот шедевр мужской логики меня озадачил — ничего не сказать. Одно дело обвинять меня в его собственных бедах — это можно объяснить обидой, которая застлала глаза — и совсем другое — это… Наверное, специфика местного менталитета.

Выпад достиг обратного результата: чувство вины, которое всё же, как крошечная личинка, подтачивало меня изнутри, исчезло совершенно.

— Дарх, ты бы занялся собой, — пережив потрясение, набралась наглости я. — У тебя явный дефект психики — некритичность мышления. Ты некритичен к богам.

— У меня много дефектов! — взял Дарх более высокую ноту. — И причина этого — ты!

А вот это — мое наказание за гибель людей на подводной лодке. За гибель всех, чьими жизнями я пожертвовала ради спасения других. Возможно, отбывать его придется вечно.

— Я знаю, — согласилась я.

Дарх замер, глядя на меня недоверчиво и выжидающе. Но добавить было нечего, и он в конце концов отвел глаза.

Галю скрутило, едва погас синтетический свет лампы диагноста. Ей неважно было, какие результаты наблюдает Герман на дисплее, да и вообще ничего не было важно. Свет погас, она оказалась во тьме. Тьма настолько резко и безжалостно погрузила ее в абсолютное одиночество, что она почувствовала себя очень маленькой и слабой. Незначительной, пустой помехой на пути каких-то важных обстоятельств, которую смели с дороги носком ботинка, и жизнь спокойно потекла дальше. Мимо. Для кого-то другого, не для нее. Она в жизни лишняя. Все самое лучшее, яркое, гармоничное и прекрасное досталось ей случайно, как кусок угощения, упавший с огромного блюда, который несли кому-то, чтобы передать с поклоном, на чужом богатом празднике.

Противная чувству самосохранения, но очевидная, идея вызвала бурный протест нервной системы, и Галя, свернувшись калачиком, безудержно рыдала, комкая и заливая слезами бледно-зеленую хрустящую простыню, ничуть не заметив, что свет снова зажегся.

Герман засек время по привинченным к столу электронным часам и достал из шкафчика ампулу. После того, что пережила Галя, было бы опасным отсутствие подобной реакции, но почему-то он был уверен, что «дикие странники» тут ни при чем.

Когда Галя затихла, он вышел из-за приборной стойки, сел на табурет рядом со столом диагноста и, навалившись на край стола, стал ждать. Открыв глаза, она встретилась с его сочувствующе-виноватым взглядом, настолько комичным у человека-глыбы, что ей пришлось улыбнуться.

— «Дикие странники» тут ни при чем, да? — тихо спросил Герман.

— Да ну их, убогих уродов, — подтвердила Галя и сама задумалась над несуразностью своих впечатлений. — То, что они делают, легко лечится подругой-волшебницей…

Это объяснение, впрочем, тоже было в чем-то несуразным, и она замолчала.

— Другое тоже лечится, — подождав, сказал Герман.

— Как? — удивилась Галя.

Она приподнялась, сев на столе, и он отстранился, опершись спиной о переборку.

— Коротким курсом инъекций.

Не веря, Галя смотрела на него во все глаза. Ага. То, что стало причиной сотен тысяч смертей и миллионов страниц романов, можно исцелить парой уколов. Простуду и то лечить сложнее!

Но это же Герман…

— Ты изобрел лекарство от любви? — на всякий случай уточнила она.

Его еле заметно передернуло.

— Ненавижу этот вопрос: «Ты изобрел?..» Я установил, какие вещества выделяются в организме при переживании таких эмоций, как они воздействуют на центральную нервную систему и синтезировал вещество, которое именно их нейтрализует. Вот и всё.

— А-а-а… — вконец растерялась Галя. Потом ее осенило: — Ты испробовал его на себе?!

Герман отрицательно покачал головой.

— На мышах. Знаешь, как трудно найти влюбленных мышей?

Чувство юмора Галю не подвело, и она фыркнула, отдав должное шутке. Однако обстоятельства изобретения лекарства от любви волновали ее куда сильнее, и она опять спросила:

— Но ты придумал его для себя?

Герман опять качнул головой.

— Нет. Просто заинтересовался проблемой.

Ох, и трудно разговаривать со слишком умными людьми… Галя знала теперь, что Герман уже давно живет с той болью, которая четверть часа назад выворачивала ее наизнанку, и будет выворачивать снова — завтра, а, может, послезавтра. Уже давно… Почему?

— У тебя есть надежда? — вдруг вырвалось то самое слово, которое и мучило ее, мешая поставить точку.

Он помрачнел.

Пожалуй, нет.

И всё же есть.

Но дело не в надежде.

— От любви можно избавиться усилием воли. Я попытался. И понял, что становлюсь другим человеком. Мне не понравился этот человек.

Сначала она не поняла: человек с любовью — это тот же самый человек, который без любви, разве нет? Но потом она вспомнила — он, Герман, со своей любовью вырос из мальчика до мужчины, она пропитала весь его мир, она для его и привычка, и воздух. Вот кто действительно попал по жизни…

Галя подбородком указала на приборную стойку с лежащей там ампулой.

— Это оно?

— Нет, — ответил Герман. — Это тебя просто усыпило бы. Но, если хочешь — только скажи.