Интересно, а как этот стал богом? Тоже с помощью другого бога? Он тоже болел? Его тоже предавали, убивали, насиловали? Он тоже был нищ и убог? Если б те, кто убивает и унижает, знали, кого этим они создают! И где логика? Люди ущербные — ведь жестокий и эгоистичный ущербен? — создают совершенство…

Кто ж его? Мать? Отец? Любимая? О! Вот еще что важно: не сможет стать богом тот, кто никогда не любил, поскольку такой не сможет потерять самое важное и впасть в отчаянье, «выйти за человеческий предел»!

А что такое появляется в человеке при «выходе»? Жаль, на своей шкуре мне этого не испытать, ведь у меня и души-то нет, как показала история со смертью и воскрешением. Ой, что это я! Нет-нет-нет, не хочу я это испытывать!

— … А больше всего твои братья боятся, что ты научишься думать, — без всякого перехода, и даже не меняя интонации, вдруг сообщил Салдах.

Если он хотел меня огорошить, то это ему удалось.

— Какие братья?

Он ведь не может знать, что на уме у «детей звезд»! Кроме нас самих, никто не в силах проникнуть в наши мысли, если мы их прямо кому-то не адресуем, и в том числе из-за этой неподконтрольности один из богов начал войну с Капитаном-Командором.

Что же до братьев Тигор, то им-то чего бояться?

— Конечно, это всего лишь домыслы, — разрешил сомнения Салдах.

И улыбнулся.

Конечно, боги легко могут обмануть любые чувства и предчувствия, но улыбка Салдаха вызвала у меня ясное и чистое, без вариантов и червоточин, желание ему верить… Этой улыбкой он обещал дружбу и клялся в верности — он дарил мне уверенность в нем, в его помощи, внимании, участии и многом другом хорошем. Удивительно, но, принимая дар, я вдруг поняла, что никогда раньше полностью никому не доверяла. Даже маме. Даже Капитану-Командору. Их обоих я просто заранее прощала, допуская, что они могут действовать мне во вред…

— На самом деле только слабому придет в голову вас ненавидеть, — тут же объяснил Салдах. — А мне это было бы неприятно. Вот смотреть на вас и вас изучать — другое дело, доставляющее удовольствие.

— Боги могут быть добрыми или злыми? — быстро спросила я.

— Нет, — рассмеялся он. — Кая же ты еще маленькая…

— Почему?

— Потому что «добрый» или «злой» — это самый низкий, примитивный, человеческий уровень. А боги получаются из людей, достигших высшего.

М-да, он меня поймал. Конечно, я и сама давно знала, что самый противный злыдень, ненавидящий абсолютно всех людей, может быть исключительно добр и нежен со своей кошкой или ручной гадюкой, а значит, знаком с лучшими чувствами, но отделаться от черно-белых мерок не могла.

— Высший — это как?

— Это все многообразие возможных для человека переживаний. Абсолютная чувствительность ко всем эмоциям и способность их вызывать.

Совсем как Денис говорил: вызывать эмоции. Неужели они действительно живут в каком-то своем, отдельном, мире?

— И усиливать, да? — я вспомнила историю Дарха.

— Нет. Усилить — примитив. Эмоциям только дай подпитку, энергию, и они усилятся сами. Управлять. Не только вызывать, но и прогонять.

— Что-то не верится в божий самоконтроль. Те, кого я видела до вас, Салдах, им не отличались.

— Это такой парадокс: боги деградируют. Как ни странно, многие люди уравновешеннее богов.

— Все боги?

— Нет. Конечно, нет. Только те, кто останавливается, получив эту власть и эти возможности. В какой-то момент они кажутся достаточными и даже избыточными.

— А разве можно идти еще дальше?!

— Конечно! Но тех, кто ушел дальше, ты не увидишь. Им нет дела до этого мира.

— А где они?

— Не знаю. Туда никто не заглядывал, оттуда никто не возвращался.

— Может, просто умерли?

Салдах рассмеялся, и это был ответ. Он верил. Надо же. Боги тоже хотят верить в лучшее, пренебрегая отсутствием доказательств. Они — просто продолжение людей.

Салдах предложил погостить в его доме, и я согласилась. Здесь было спокойно. Бог словно нуждался в объекте для заботы и умиления, как в домашнем зверьке, которым я для него и стала. И мне нравилось ощущать себя кем-то вроде кошки: по правилам этой игры, я могла когда угодно прийти, посидеть на окне, поговорить с хозяином (не меня, а дома!), принять его ласковое внимание и уйти, когда заблагорассудится. В ту первую встречу это показалось мне заманчивым, забавным и нисколько не унизительным, ведь его превосходство не взывало сомнений. И я… пожалуй, нуждалась именно в таком отношении — в ком-то сильном и ни на что не претендующем, кому приятно просто смотреть на меня и греть улыбкой. Мысль о том, что я могу вернуться сюда без приглашения, всего лишь появившись на пороге и вопросительно мурлыкнув, вызвала у меня приступ радости.

Бог Салдах устроил себе жилище в вечной ночи, среди снежной пустыни, под огромным небом с яркими звездами и цветными сияниями. Там его круглая башня со шпилем казалась вершиной мира, и более уютное место, наверное, трудно вообразить. Просторные уровни каменной башни были наполнены чем-то кроме воздуха, чем-то еле заметным, чуть поблескивающим, колышущимся, едва различимо, но очень мелодично звенящим. Наверное, из этого, сгустив и уплотнив одним движением руки, хозяин создал мягкое кресло, самое удобное из возможных — мое.

Сколько в башне уровней — так и осталось загадкой, которую не хотелось разгадывать. Поднимаясь или спускаясь по лестницам из двадцати двух степеней, на каждом следующем я находила свое кресло и ото всюду могла позвать Салдаха, который появлялся сразу, если не был занят.

На каждом уровне были окна, одно или несколько. Без всяких стекол, конечно — богу не пристало опасаться холода или ветра, без штор и ставней. По привычке я села на широкий подоконник, желая всего-навсего разглядеть возникшее вдалеке полярное сияние.

— Не туда смотришь, — сказал Салдах. — Смотри вниз.

Внизу, у подножия башни, раскинулась снежная равнина.

— Иначе посмотри.

Я настроила глаза на «фильтрующее» зрение и резко почувствовала, что взгляд словно оторвался от сознания и заскользил вдоль поверхности земли. Стоило усилия смириться с этим странным состоянием отсутствия тела, но я быстро поняла, что люди именно так видят сны, и ничего страшного тут нет.

Скользя в толще мелькающих лиц и эмоций, как в тоннеле, взгляд вдруг зацепился за нечто особенное: длинная очередь из полуголых исхудавших людей, один за другим спокойно, обреченно, подходящих к краю пропасти и срывающихся в нее. Я моргнула, вздрогнув, но зрение не вернулось в реальность, и взгляд помчался дальше, снова сквозь обрывки чужих жизней. Я хотела вернуть его к той, завораживающей безысходностью сцене, рассмотреть подробнее, заглянуть в предысторию — понять смысл странной добровольной жертвы, но не могла найти дорогу обратно, будто не просто сбилась с пути, а попала в совсем другой мир или время.

Тем не менее, я искала что-то похожее и нашла: человечески фигуры, на миг замирающие перед прыжком… Однако совсем иначе. Сначала я почувствовала это — не обреченность и смерть, а страсть и жизнь в этом предполетном миге, миге каждого, а потом уже рассмотрела: подростки двенадцати-пятнадцати лет, темнокожие и длинноволосые, мчались на досках по набегающим на острые скалы волнам, и на гребнях волн вместе с досками взлетали в воздух.

Мне достался заряд их радости, и угнетающее впечатление от предыдущей сцены притупилось. Я поняла, что могу долго купаться в море энергии темнокожих туземцев, но в нем не было ничего особенного — счастье, как известно, везде одинаково — и устремила взгляд дальше. Так интересно, что можно увидеть с вершины мира…

Пробежав совсем немного, я оказалась над площадью, заполненной людьми с флагами и транспарантами, без радости, в раздражении кричащими что-то в лад. Другие наблюдали за этой толпой с тесных балконов домов, окружающих площадь, и неодобрительно ухмылялись.

Подчинившись команде, взгляд полетел дальше. Задержал движение в высоком молельном зале, пронесся над полем битвы… и вернулся ко мне. То есть в круглую башню с широкими окнами и добродушным богом.