«Поэта день — как дéнь царя…» Поэта день — как день царя, Всю жизнь готов трудиться я. Но каждый раз — тенденция И всякий раз — традиция. Ловлю минуту каждую И волю проявляю. В стихах, однако, царствую Я, а не управляю. 1940 «Надо плакать иль смеяться…» Надо плакать иль смеяться — На оркестрах полотна Будут образы сменяться, Как в трамвае у окна. Это было лет за триста До тебя, Луи Люмьер, И великие артисты Все могли (кто как умел). Но судьба не помогала Всефортунною рукой, И на бедного Макара Шишки падали (на кой?). А теперь, билет потрогав По цене рубля за три, Приходи в кинематограф И смотри. 1940 «Проходя по знойному Арбату…» Проходя по знойному Арбату, Я мечтал всегда по мелочам. И людей бегущую армаду Я, не изучая, замечал. Я не знал, куда они спешили,— Всяк по-всякому спешил пожить,— Но проверено, как дважды два четыре: Мне некуда больше спешить. Все суета сует и всяческая суета. Я всех люблю. Желаю всем успеха. Но не влияет на меня среда. Я все могу, но только мне не к спеху. 1940 Из цикла «Схема смеха» Жила на свете женщина, Ей было двадцать лет. Была она уже жена, А может быть, и нет. Приехала на «форде», Явилась в кабинет, А муж ее на фронте, А может быть, и нет. Разделась и оделась, Глядит туды-сюды. Вдруг очень захотелось Ей прыгнуть с высоты. Устроен испокону Веков так белый свет, Что прыгнула с балкону, А может быть, и нет. Так написал банальные Стихи один поэт, Должно быть, гениальные, А может быть, и нет. 1940 «По пароходу дождь идет…» По пароходу дождь идет, На пароходе здорово! Мне кажется, что пароход Дождем относит в сторону. Позатопила рвы вода И скачет пеной белою. А вывод тот, что вывода Я из воды не делаю. 1940 «Загружая гулкие года…» Загружая гулкие года, Громоздятся факты биографии, Я иду и думаю тогда О своей подпольной типографии. Обвиняют. Не хотят учесть, Что ничем подпольным не владею. Говорят они, что слухи есть, А поэтому вредна идея. Так, к примеру, пусты небеса, А идея бога в них зачата. И Глазков чего-то написал, Но на ясном небе напечатал. Это все совсем не пустяки: Облака из типографской сажи. — Эх, Глазков, забросил бы стихи Да шаблонной жизнью ихней зажил. — Я бы рад, да только не могу, И к тому ж стихи — моя работа, А вдобавок на своем веку Не привык бояться идиотов. Если б типографию имел я Пошиба тайного, побрал чтоб черт его, На бумаге лучезарней мела Напечатал очень бы отчетливо: «Легионы женщин и мужчин, Жители квартир и общежитий, У меня ротационных нет машин, А не верите, так обыщите!» 1940 «Все мы, проработавшие Пушкина…» Все мы, проработавшие Пушкина, Знающие признаки делимости на три, Разбиваем лучшую игрушку, Чтоб посмотреть, что у нее внутри. Только я нисколько не такой, На других нисколько не похожий, Безусловно самый я плохой, Потому что самый я хороший. Я не тот, кто дактиль и анапест За рубли готовит Октябрю. Я увижу на знаменах надпись И услышу надпись: ЛЮ-Я-БЛЮ. ЛЮ-Я-БЛЮ. Моя любовь разбита. Это слово тоже разрублю, Потому что дьявольски избито Словосочетанье: «Я ЛЮБЛЮ». Так затасканы Амура стрелы Да публичнодомная кровать. Это слово очень устарело, Но Любовям не устаревать. Пусть любовь сюсюканьем альбомится, Так любить умеют и кроты. Скажи мне, кто твоя любовница, И я скажу тебе, кто ты. 1940 «Не сразу смазал карту будня…» Не сразу смазал карту будня, Постигнув краски на плакате; Вся жизнь моя была беспутней, Чем путешествие по карте. Но я сумел коробку спичек Назвать консервами огня, А вы слова своих привычек Не променяли на меня. |
