Спиридонова читала статью Якова Свердлова о покушении, опубликованную в газете "Известия ВЦИК": "Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина... По выходе с митинга тов. Ленин был ранен. Задержано несколько человек. Их личность выясняется. Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов..." Тут же ниже помещено короткое сообщение ВЧК, уже установившей, что в Ленина стреляла женщина, отказавшаяся назвать свою фамилию, но по партийной принадлежности она — эсерка, связанная с самарской организацией. Спиридонова уже знала, что звали эту женщину Фанни Каплан. Она сидела, обхватив голову руками, и с остервенением посасывала папиросу. В это время к ней пришёл Дмитрий Дмитриевич Донской, военный врач, член ЦК, руководитель военной комиссии партии эсеров.

— Мария Александровна, голубка, что же вы себя травите табачищем. Пожалейте себя, ведь здоровье ваше и без того отравлено каторжными работами.

Донской подошёл к Спиридоновой, взял её правую руку в свои ладони и приблизил к губам.

— Димитрий Дмитриевич! — обрадовалась его приходу Спиридонова. — О каком моём здоровье вы ведёте речь, коли нашей партии угрожает смертельная опасность? Вы даже не представляете, что теперь может нас ожидать. Да нас обвинят во всех смертных грехах. Убийство Урицкого в Питере Каннегиссером, покушение Фани Каплан здесь, в Москве, на Ульянова-Ленина. И ведь всё это приписывается нашей многострадальной партии. Вы ведь тоже знаете эту Каплан, Димитрий Дмитриевич? Мне говорили, что вы с ней встречались несколько раз. Я проверила по картотеке, она действительно состояла в нашей партии, и даже за "экс" в Киеве в девятьсот шестом оказалась на каторге. Но после этого? И она на допросе в ЧК заявила, что действовала по заданию ЦК нашей партии. Как могло такое случиться?

Донской опустил глаза, прошёлся по кабинету, затем сел напротив Спиридоновой, поймав на себе её растерянно-вопросительный взгляд.

— Мария Александровна, Каплан сейчас не является эсеркой. Но я действительно с ней встречался. Она приходила ко мне несколько недель назад. Говорила, что готова убить Ленина, и просила, чтобы ЦК одобрил этот её поступок. Женщина довольно красивая, но, несомненно, ненормальная, да ещё с разными дефектами: глухая, полуслепая, экзальтированная вся какая-то. Словно юродивая! Меньше всего мне приходило в голову отнестись к её словам серьёзно. Я ведь, в конце концов, не психиатр, а терапевт. Уверен был — блажь на бабёнку напала!.. Помню, похлопал её по плечу и сказал ей: "Поди-ка проспись, милая! Он — не Марат, а ты не Шарлотта Корде. А главное, наш ЦК никогда на это не пойдёт. Ты попала не по адресу. Даю добрый совет — выкинь это всё из головы и никому больше о том не рассказывай!". Но я же не мог следить за ней, Мария Александровна.

— Да, да! — вздохнула Спиридонова. — Помнится, в марте семнадцатого на нескольких тройках из Акатуйской каторги в Читу отправились десять каторжанок. Перед отъездом мы навестили могилу декабриста Лунина, а 8 марта уже прибыли в Читу. Так вот, одной из этих десяти была я, а ещё одной — Фаня Каплан. Могла ли я тогда подумать... Впрочем, вы меня успокоили, Димитрий Дмитриевич, — грустно улыбнулась Спиридонова. — Попробую повстречаться с Лениным или хотя бы с Крупской и обелить нашу партию. В противном случае, всё для нас закончится непредсказуемо печально. И непременно следует опубликовать в печати о нашей непричастности к покушению и призвать, в ответ на выстрелы в Ленина, перейти к террору против цитадели отечественного и международного капитала. Нам необходимо упредить действия большевиков.

Большевики знали, что подозрение в подготовке покушения на Ленина эсерами упадёт на благодатную почву. Не так давно им стало известно, что ещё в начале 1918 года план пленения или убийства Ленина разработал Ф.М. Онипко, эсеровский депутат от Ставрополя и член военной комиссии Союза защиты Учредительного собрания. Впрочем, известно было и о том, что, когда Онипко обратился за одобрением в ЦК ПСР, члены ЦК пришли в ужас от самой идеи покушения, доказывая, что убийство эсерами Ленина и Троцкого обрушит на партию ярость рабочих. После этого Онипко распустил свою террористическую группу.

Спиридонова ещё со времён совместной борьбы с царизмом поддерживала довольно дружеские отношения с Ульяновым-Лениным. Последний не раз прислушивался к её советам и также ценил Спиридонову как настоящую революционерку. Более того, Мария Спиридонова была едва ли не единственной из эсеровских лидеров, кто поддержал большевиков во время подписания с Германией Брест-Литовского мирного договора. Она тогда сказала: "Мир оказался подписан не нами и не большевиками: он был подписан нуждой, голодом, нежеланием всего народа — измученного, усталого — воевать. И кто из нас скажет, что партия левых социалистов-революционеров, представляй она одна власть, поступила бы иначе?" Такие слова, тем более, если они сказаны в критические для правящей партии дни, не забываются. Именно это и позволяло ей надеяться на благоприятный исход такой встречи, хотя определённый риск её ареста и оставался. Но Спиридонова не знала, что события развивались уже независимо даже от воли Ленина. Пока Ленин был прикован к постели, заправляли всем Яков Свердлов, Феликс Дзержинский и Лев Троцкий. Но и они пока ещё находились в шоке от происшедшего.

Она смогла попасть к Ленину только в начале сентября, третьего числа, когда Ленину было позволено впервые после покушения встать с постели и когда Фанни Каплан, фактически без суда и следствия уже была расстреляна комендантом Кремля Мальковым (впрочем, последнее пытались скрыть, но безуспешно).

— Неужели, неужели вы, Владимир Ильич, с вашим огромным умом и личной безэгоистичностью и добротой, не могли догадаться не убивать Каплан?

Спиридонова сидела на стуле рядом с креслом, в которое усадили Ленина, и укрыли пледом. Надежда Константиновна Крупская сидела рядом. Было видно, как она необычайно расстроена. Ослабленный болезнью Владимир Ильич сидел, прикрыв глаза.

— Как это было бы не только красиво и благородно, — продолжала Спиридонова, — и не по царскому шаблону, как это было бы нужно нашей революции в это время нашей всеобщей оголтелости, остервенения, когда раздаётся только щёлканье зубами, вой боли, злобы и страха и... ни одного звука, ни одного аккорда любви.

— Так решил Центральный комитет, — слабым, слегка смущённым голосом ответил Ленин. — Я думаю, решение было бы более лёгким, если бы жертвой пули этой женщины был один из народных комиссаров.

Вошёл доктор и, извинившись, попросил Спиридонову уйти.

— Прошу прощения, но Владимир Ильич ещё весьма слаб, а вы говорите о довольно серьёзных вещах.

— Да, да, я понимаю, — поднялась Спиридонова. — Поправляйтесь Владимир Ильич, и поверьте мне, мы, левые эсеры, не меньше большевиков желаем вашего скорейшего выздоровления.

Ленин улыбнулся и, вынув из-под пледа свою тёплую правую руку, протянул её Спиридоновой. Она пожала его руку и вышла. Вслед за ней вышла и Крупская, оставив наедине с Лениным доктора.

— Милочка, Мария Александровна, — дрожащим голосом заговорила Крупская, — если бы вы знали, как мне жаль эту молодую женщину, Дору Каплан. Меня глубоко потрясает мысль, о революционерах, которых осуждает на смерть революционная же власть.

Крупская заплакала. Спиридонова подошла к ней, обняла за плечи, прижала к себе и тоже заплакала.

— Да, товарищ Сокольский, уже собираюсь. Буду у вас через двадцать минут.

Антонов положил телефонную трубку на рычаг и стал застёгивать верхнюю пуговицу на косоворотке. В этот момент дверь кабинета начальника Кирсановской милиции открылась и на пороге с длинной лентой телеграфного сообщения появилась Лизавета. Когда Баженова сняли с должности председателя Кирсановского уисполкома, Лиза, не раздумывая, перешла к Антонову. Не поняв, что вошла именно она, Антонов прикрикнул: