20 Я для того распространяюсь О столь божественных вещах, Что Сашу выказать ласкаюсь, Как голого, во всех частях; Чтоб знали все его как должно, С сторон хорошей и худой, Да и, клянусь, ей-ей, неложно Он скажет сам, что он такой. Конечно, многим не по вкусу Такой безбожный сорванец, Хоть и не верит он И<су>су, Но, право, добрый молодец! 21 Вот всё, чему он научился, Свидетель — университет! Хотя б сам Рафаэль трудился — Не лучше б снял с него портрет. Теперь, какими же судьбами, Меня вы спросите опять, Сидит в трактире он с блядями Извольте слушать и молчать. Рожденный пылким от природы, Недолго был он средь оков: Искал он буйственной свободы — И стал свободен, был таков. 22 Как вихрь иль конь мыли́стый в поле Летит в свирепости своей, Так в первый раз его на воле Узрел я в пламени страстей. Не вы — театры, маскерады, Не дам московских лучший цвет, Не петиметры, не наряды — Кипящих дум его предмет. Нет, не таких мой Саша правил; Он не был отроду бонтон, И не туда совсем направил Полет орлиный, быстрый он. 23 Туда, где шумное веселье В роях неистовых кипит, Отколь все света принужденья И скромность ложная бежит; Туда, где Бахус полупьяный Об руку с Момусом сидит, И с сладострастною Дианой, Разнежась, юноша шалит; Туда, туда всегда стремились Все мысли друга моего, И Вакх и Момус веселились, Приняв в товарищи его. 24 В его пирах не проливались Ни Дон, ни Рейн и ни Ямай! Но сильно, сильно разливались Иль пунш, иль грозный сиволдай. Ах, время, времячко лихое! Тебя опять не наживу, Когда, бывало, с Сашей двое Вверх дном мы ставили Москву! Пока я жив на свете буду, В каких бы ни был я страна́х, Нет, никогда не позабуду О наших буйственных делах. 25 Деру «завесу черной нощи» С прошедших, милых сердцу дней И вижу: в Марьиной мы роще Блистаем славою своей! Ермолки, взоры и походка — Всё дышит жизнью и поет; Табак, ерофа, пиво, водка Разит, и пышет, и несет… Идем, волнуясь величаво,— И все дорогу нам дают, А девки влево и направо От нас со трепетом бегут. 26 Идем… и горе тебе, дерзкий, Взглянувший искоса на нас! «Молчать, — кричим, насупясь зверски,— Иль выбьем потроха тотчас!» Толпа ль блядей иль дев стыдливых Попалась в давке тесной нам, Целуем, лапаем смазливых И харкаем в глаза каргам. Кричим, поем, танцуем, свищем — Пусть дураки на нас глядят! Нам всё равно: хвалы не ищем, Пусть как угодно говорят! 27 Но вот… темнее и темнее. Народ разбрелся по домам. «Извозчик!» — «Здесь, сударь!» — «Живее, Пошел на Сретенку к блядям!» — «Но, но!» И дрожки задрожали; Летим, Москва летит — и вот К знакомым девкам прискакали, Запор сломали у ворот. Идем по-матерно ругаясь Врастяжку банты на штанах, И, боязливо извиняясь, Нам светит бандерша в сенях. 28 «Мне Танька, а тебе Анюта», — Скосившись, Саша говорит. Неоценимая минута, Тебя никто не изъяснит! Приап, Приап! Плещи мудями! Тебя достойный фимиам Твоими верными сынами Сейчас вскурится к облакам! О любожопы, мизогины! Вам слова два теперь скажу, Какой божественной картины Вам легкий абрис покажу! 29 Растянута, полувоздушна, Калипса юная лежит, Студенту грозному послушна, Она и млеет, и дрожит. Одна нога коснулась полу, Другая — нежно, на отлет, Одна рука спустилась долу, Другая друга к персям жмет, И вьется жопкою атласной, И извивается кольцом, И изнывает сладострастно В томленье пылком и живом. 30 Нет, нет! И абрис невозможно Такой картины начертать. Чтоб это чувствовать, то должно Самим собою испытать. Но вот под гибкими перстами Поет гитара контроданс, И по-козлиному с блядями Прекрасный сочинился танц! Возись! Пунш плещет, брызжет пиво, Полштофы с рюмками летят, А колокольчик несонливый Уж бьет заутрени набат… 31 Дым каждую туманил кровлю, Ползли ерыги к кабакам, Мохнатых полчища — на ловлю, И шайки нищих там и сям. Вот те, которые в бордели, Как мы, ночь в пьянстве провели, Покинув смятые постели, Домой в пуху и пятнах шли. Прощайте ж, милые красотки! Теперь нам нечего зевать! Итак, допив остаток водки, Пошли домой мы с Сашкой спать. |
