Мессения Вот она, священная игла,— Она не пощадит ни тела, ни чела, Но кровь — не слезы: нет, слезами мы богаты, Мы требуем за кровь всегда особой платы. Распорядитель Согласен, но зато с удвоенной ценой Растрогайте народ удвоенной тоской. Мессения Поверь, не заслужу холодного упрека; Я слишком тронута судьбою человека, Лежащего в гробу. Сто драхм — и мы идем. Распорядитель Э, полно! Шестьдесят. СЦЕНА 2 Мессения Так начнем — Сперва Лукреция, за нею Ефрозина, И после — я. Лукреция (поет) Увы, несчастная кончина! Он пал, муж брани и мечей… Греми, греми, мой стон, теките из очей Потоки слез красноречивых! Когда ваш гром из облаков, О сонмы праведных богов, Устанет поражать главы непобедимых, Главы, достойные венков, Мужей, землей боготворимых Без алтарей, — полубогов? Мессения (тихо Ефрозине) Я думаю, для вас Евфимий не скупился Сегодня поутру? Ефрозина О нет! Он расплатился За вина и плоды. Одно его гнетет: Торговка с этих пор уж в долг не продает… (Заметив, что Лукреция кончила.) Увы! Безвременные дани С земли уносят небеса, И смерти гибельные длани Зияют там, где юность и краса Под сенью славы и надежды Цветут для будущих времен! О, для чего сомкнулись вежды Того, который был бессмертью обречен? Лукреция (Мессении) Но где же ты была? Мессения Вчера?.. Ах, как счастливо Я вечер провела! Сначала прихотливо Мне Фидий по реке катанье предложил — Мы плавали; потом… он, право, очень мил!.. ……………………………………………………………………… ……………………………………………………………………… 1830-е годы 129. Последний день Помпеи Печальна и бледна, с высокого балкона В полночной тишине внимала Дездемона Напеву дальнему беспечного гребца, И взор ее искал гондолы невиди́мой, С которой тихий звук гармонии любимой К ней долетал, как звук пернатого певца. И, грустная, она блуждающее око Вперяла на ладью, мелькавшую далёко В пространстве голубом, над сонною волной, Лишь изредка во мгле звездою озаренной, Как будто мрак души, внезапно освещенный Надежды и любви отрадною мечтой. Всё скрылось, но она была еще вниманье… Неистовой любви безумное страданье Приходит ей на мысль — на арфе золотой Поет она судьбу Изоры несчастливой. И ей ли не понять тоски красноречивой, Когда она поет удел свой роковой? Потом, напечатлев с улыбкою прощальной Лобзанье на челе наперсницы печальной, «Прости!» — сказала ей с слезою на очах И после, предана неизъяснимой муке, Воздела к небесам младенческие руки И пала пред лицом всевышнего во прах… И, полная надежд и тайных ожиданий, Отрады и тоски, молитвы и страданий, На ложе мрачных дум и девственной мечты Идет она, склонив задумчивые взоры,— И долго, долго тень унылая Изоры Вилася над главой уснувшей красоты. И как спала она в беспечности небрежной! Как ласково у ней по груди белоснежной Рассыпалась волна гебеновых кудрей, Как пышно и легко покровы золотые Лелеяли и стан и формы молодые — Создания любви и пламенных страстей!.. Порой мятежный сон тревожил Дездемону; Она была в огне, и вздох, подобный стону, Невольно вылетал из трепетной груди, И яркая слеза, как юная зарница В туманных небесах, скатившись по реснице, Скользила и вилась вокруг ее руки. Прорезав облаков полночных покрывало, Казалося, луна с участием взирала На бледные черты прекрасного лица, Как бы на памятник безвременной могилы Или на горлицу, уснувшую уныло Под сетью роковой жестокого ловца… О, как она была божественно прекрасна! Руками белыми обвивши сладострастно Лилейное чело, как греческий амфор, Как трогательно всё в ней душу выражало, Как всё вокруг нее невинностью дышало — Кто мог бы произнесть ей грозный приговор?.. |
