В самом деле! Я в своей квартире. Для умывания у меня вид вполне приличный. И Шура заходит к нам уже не впервые. Не знаю, друзья мы с ней или не друзья, но все же давно знакомые. Почему меня в этот раз так оглушило?

— Костенька, ну не стой же так. Вот тебе мыло. — Шура непостижимо быстро схватила его с полки над краном и влепила мне с размаху в ладонь левой руки так, что я не мог не сжать пальцы. — Ступай мойся. Обедать будем здесь. Я сейчас хлеб нарежу.

И я начал мыться, потому что все другое было бы просто глупым. Но сам не знаю отчего, я себя не чувствовал по-настоящему дома. Казалось, будто я снова у Шуры в гостях. Только не на теплоходе «Родина», а в ее собственной квартире. И было это, наверно, потому, что Шура мне все время подсказывала, что взять, как сделать, куда сесть.

Обед был приготовлен полный. Когда только она успела! Расставила тарелки, приготовилась суп наливать и остановилась.

— Ленечку не подождем?

«Ленечку!»

— Смешная ты, — говорю, — да если ему удрать удалось, ты и к ужину теперь его не дождешься.

Шура опять взялась за тарелки. И снова остановилась. Откуда-то вдруг в руке у нее появилась бутылка виноградного.

— Может быть, выпьем немного?

И я сказал, что выпьем, конечно. Я знал: если Шура взялась угощать, отказываться бесполезно. Она не стала спрашивать, где у нас рюмки и есть ли они, а прямо налила в стаканы, в каждый чуточку поменьше половины.

Мы чокнулась со звоном, сказали оба враз: «За твое здоровье!» — и я выпил вино в один глоток. Оно было сладкое и очень душистое. Но Шура только чуть пригубила, рывком поставила стакан и отодвинулась вбок, закусив нижнюю губу.

— Костенька! Ох, сколько я тяжелого…

Она все глядела в сторону, и я не знал, есть ли мне суп или не есть. Может быть, спросить, что ее так расстроило? Я начал подбирать слова, но Шура вдруг таким же рывком снова схватила стакан, выпила все до дна, крикнула: «За твое счастье!» — и закашлялась, как это бывает с некоторыми от крепкого вина. Но вино, какое пили мы, было очень слабенькое, десертное, я прочитал наклейку: «Ай-Даниль Пино-Гри».

— Ты вздохни поглубже.

Шура послушалась, но это не помогло. От кашля она сделалась багрово-красной. Сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, и, как котенок лапами, болтала перед собой руками. Но теперь она уже смеялась, всхлипывала и смеялась.

— Ой, Костенька, ну что это со мной?

Заплакал Алешка. Шура вскочила раньше меня. Притащила парня в кухню, на ходу меняя простынку. Села, пристроив его себе на колени. Налила в блюдечко супа, накрошила хлеба, взялась кормить.

— Ешь, ешь, мой глупеночек, барбинчик маленький.

И мы стали обедать втроем. Алешка ел суп с большим аппетитом, что редко случалось, когда его кормил я или Ленька. Оттого, что теперь был с нами Алешка, мне сделалось как-то легче, свободнее. Но он сидел все время на коленях у Шуры и, даже когда я звал, манил к себе, никак не шел, крутил головой. Эго уже сердило меня. И забавляло Шуру.

— Вот я возьму и утащу насовсем, — говорила она. — Видишь, он жить без меня не может.

Но тут же напуганно прислушалась, отдала Алешку мне и выбежала из кухни. Через минуту вернулась, забрала парня снова к себе.

— Мне показалось… голос мужской… Снова вошел…

Она крутила рукой, показывая на внутреннюю стену.

Я понял: это о моем тесте.

— Степан Петрович заходил сюда? Он что — меня спрашивал?

— Нет. Меня…

И я снова почувствовал страшную неловкость. Что значит «меня»? Какое могло быть к ней дело у Степана Петровича?

— Ты удивляешься, Костенька? Да, меня… Он сказал: «Вам, девушка, кажется, делать здесь нечего. Зачем вы приходите?» Я ему говорю: «Ну, а если мы с Костей старые друзья? И с Машей подруги?» Он говорит: «Незамужние замужним уже не подруги. И с Константином тоже вы теперь не друзья. Просто знакомые. А к женатым знакомым девушки не ходят…» Вот какой получился у нас разговор. Костенька! Понимаешь, как это жестоко? Но, должно быть, правильно. — Шура грустно усмехнулась. — Ничего плохого один человек другому не сделал. Только женился. И все: они уже не друзья, просто знакомые. Почему же знакомые? Тогда пусть лучше враги. Это как-то понятнее. Обида полной мерой. Удар наотмашь. Костенька, ну почему мы с тобой должны стать врагами?

Я пожал плечами. Я не знал, почему действительно мы с ней должны быть врагами. Не знал, к чему вообще вмешался Степан Петрович. И не знал точно, были ли и раньше мы с Шурой настоящими друзьями.

А она говорила горько-горько:

— Нет ничего тяжелее, когда тебя в чем-либо подозревают, а ты не виноват. И не можешь никак доказать это. Ты прости меня, Костенька, но я твоему тестю предъявила свой паспорт.

— Паспорт? — переспросил я.

Это было так дико: прийти, ну, пусть даже к знакомому в дом и там его родственникам показывать документы.

— Паспорт? — снова спросил я. И говорить мне стало трудно. — А что же ты доказывала паспортом?

— То, что я не «холостая», а замужем, — тихо сказала Шура. — В паспортах об этом делаются отметки. Я не опасная. Ты этого, наверное, не понимаешь. А тесть твой понимает. Правильно понимает. Я ему все, все рассказала. И видишь, он все же не выгнал меня. Может быть, лучше мне просто самой уйти? Навсегда.

В мозгу моем сразу круто переложились рули. Нельзя сказать, чтобы я не понимал значения слова «опасная». Я понимал. Но ведь всякие такие вещи только в кинофильмах бывают. И то главным образом в заграничных. Ну что, в самом деле! С Машей, что ли, я разведусь? И на Алешку по почте буду посылать ей алименты? Подумайте только! Нет, вы хорошенько подумайте: появится «опасная» и поссорит меня с Машей.

— Шура, — сказал я, — ерунда все это! Глупости. Не принимай так близко к сердцу. Что у тебя там еще есть? Компот? Давай сюда.

Я был по-прежнему еще вроде и в гостях, но чувствовал себя теперь совсем как дома. Полным хозяином дома. Степану Петровичу не нравится, как поступаю я, и Шура не нравится, а на телеграмму Ольги Николаевны он так сказал: «Что я — то могу сделать! У меня пароходы. Крутись, Константин, пока как-нибудь с Ленькой». Это мне могло понравиться?

Алешка вертелся у Шуры на руках, «гулил», теребил за уши.

— Друзей своих, Шура, я подбираю себе не по отметкам в паспорте. И мне все равно, замужем ты или не замужем. Но коли замужем — поздравляю! Только что же ты ни разу, и сегодня тоже, не привела с собой своего парня? Показала бы, познакомила. Где он работает?

Шура слегка словно бы запнулась. А может, Алешка больно дернул ее за ухо.

— Разве я тебе не говорила? Ой, барбинчик, цыпа моя!.. Да нет, говорила! Я ведь только что вернулась с Крайнего Севера. Из Норильска. Я одна приехала.

— А-а! Так ты хоть карточку его мне покажи.

— Зачем? И нет у меня… Я несчастливая, Костенька.

Она в каждом разговоре повторяла «несчастливая». Но не объясняла почему. Я не спрашивал. Человек и сам расскажет, если хочет. Но в этот раз у Шуры было столько горечи в словах и в глазах, такая просьба пожалеть ее, что я не выдержал:

— Он подлец оказался?

Шура приподняла Алешку, заслонила им лицо. А когда опустила, оно было уже спокойным, как всегда.

— Ой, ну до чего же славненький он, твой малыш! — вскрикнула она, будто перед этим и не было вовсе другого разговора. — Наверно, даже в самый пасмурный день от него в доме становится светло, как от солнышка?

Держа его на руках, побегала взад и вперед по кухне. Алешка хохотал от удовольствия. Шура остановилась, начала подбрасывать его прямо к самому потолку, и Алешка отвечал на это уже совершенно диким, поросячьим визгом.

— Пора уходить, пора. И никак от него уйти невозможно! — сказала Шура. Устало присела на подоконник, одной рукой прижимая к себе Алешку, другой рукой потянулась за веткой черемухи, на которой была уже мелкая завязь зеленых ягод, не дотянулась, вздохнула, спросила ни с того ни с сего: — Костенька, какой день недели тебе нравится больше всего?