Лика оправдала и новое назначение. Маринич гордился.

Сейчас она сидела напротив Маринича и вдохновенно наблюдала, как он передвигает косточки счетов по медным проволокам. Следила не только за косточками, сколько за движениями пальцев Александра. Он это чувствовал и оттого еще больше терял уверенность в правильности своих подсчетов. Когда его итоги не совпадали с выведенными в кассовом дневнике рукой Лики, Александр все равно сбрасывал косточки и вполголоса говорил: «Правильно!» Он знал — Лика не ошибется, Лика не подведет.

Был последний день месяца, и полагалось обревизовать кассу. По книге остаток наличности значился совсем небольшой. На последний день месяца, чтобы не портить качество баланса и не объясняться перед госбанком, старались не иметь в кассе значительных сумм. И за этим, по собственной инициативе, тоже следила Лика. К концу месяца она принимала подписанные чеки с осторожностью, расспрашивала Александра: «А успеем истратить наличные?» — и если это не удавалось сделать, брала от него распоряжение и тут же сдавала лишние деньги в банк. Такой дотошностью, несмотря на свой большой стаж, не обладала ушедшая в декрет кассирша. И Маринич уже несколько раз намекал главбуху Андрею Семенычу, что не худо было бы Пахомову вообще оставить на этой должности, а ту кассиршу «потом» перевести на картотеку.

— Семь рублей шестнадцать копеек… Молодец, Лика! — похвалил Маринич девушку, завершая подсчеты. — Опять красивый будет у нас по этому счету баланс. Так бы и по всем позициям.

— Подотчетники мучают, тянут? — вздохнула Лика. Она знала и это. — А кассу, Саша, пойдете снимать?

Он отказался. Зачем же? Такие пустяки: семь рублей… И вообще он полностью ей доверяет. Взял авторучку и расчеркнулся в журнале. Но Лика все равно не уходила. Сидела и смотрела, как Александр взялся за какую-то другую работу, как снова забегала его рука над счетами, перебрасывая желтенькие косточки. Ей почему-то очень нравилось глядеть на руки Маринича.

— Можно?

Вошел Власенков, один из младших сотрудников лаборатории, которой заведовал Мухалатов. Он ездил в Ленинград добывать какие-то особенные приборы. На его командировочном удостоверении размашистым почерком Мухалатова было написано: «Задание выполнено. Прошу командировку продлить». И ниже резолюция Фендотова: «Командировка продлена до 29 мая».

На ловца и зверь бежит: явился подотчетник. Очень хорошо, вовремя. Александр повертел командировочное удостоверение, железнодорожные билеты, счет гостиницы, пришитые нитками к заполненному бланку авансового отчета. Все в полном порядке.

— Спасибо, товарищ Власенков! — сказал он. И принялся тут же проверять правильность расчетов по начислению суточных и квартирных. — Да вы садитесь. Понравился Ленинград? Хороший город! А чего это вам к шести дням еще шесть дней добавили?

— Город хороший, да посмотреть на него и за двенадцать-то дней было некогда, носился как черт из конца в конец. Ломал рогатки, давил из бюрократов цикорию. Издержался: такси, ресторан, за гостиницу платил в сутки три рубля, а вы только по рубль восемьдесят две принимаете. Грабеж все-таки это, товарищи бухгалтера! — сердито сказал Власенков. И крупные, толстые губы у него презрительно перекосились. — Теперь на полмесяца, по существу, остался я без зарплаты. Вам-то что: дебет-кредит, будь здоров!

— Ничего не поделаешь, для всех так, такая норма. Это не от нас, от Министерства финансов зависит, — не обращая внимания на грубый тон Власенкова и как бы извиняясь перед ним, сказал Маринич.

Он привык уже, что чуть ли не каждый подотчетник, возвращаясь из командировки, ругает его самыми злыми словами. И все за неполную оплату гостиниц, за неоплату постельного белья в мягком вагоне, комиссионных при покупке билета в кассах городских станций. Действительно, почему это так? Почему, если разрешен проезд в мягком вагоне, человек должен спать в нем без простынь и одеяла? Почему человек должен покупать билет на вокзале за несколько часов до отхода поезда, рискуя вообще не попасть на него? Или — плати, плати свои денежки.

— Законники! — между тем продолжал издеваться Власенков. — Самих бы вас погонять по командировкам…

У Маринича зачесался язык ответить Власенкову такой же грубостью, но он все же сдержал себя. Нет ничего более унизительного, как ввязываться в перебранку с горлопанами. Никакой логикой их не убедишь, а тем более не перекричишь. Есть у них еще и такой испытанный прием. Вдруг остановиться и убивающе-тихим голосом строго спросить: «Да вы что на меня орете? Хулиган!» И как на это ответишь…

Маринич стиснул зубы. Пусть, пусть изливается, а он, бухгалтер, обязан делать то, что по службе ему делать положено. Уже не чувствуя прежнего расположения к Власенкову, он молча закончил проверку и так же молча выписал ордер.

— Вот возьмите. У вас перерасход двадцать три рубля сорок две копейки. Но я выписал этот ордер завтрашним числом. Сегодня у нас в кассе нет такой суммы.

Власенков сострадательно покачал головой. Сказал убивающе-тихо:

— Интересно, за что вы зарплату получаете?

Лика вдруг оскалила зубки, словно собираясь куснуть Власенкова, и выдохнула со свирепостью, которой обзавелась, работая кондуктором автобуса на трудных линиях:

— Вот хам!

Маринич протестующе поднял руку. Власенков с угрозой повернулся к девушке. Но в этот момент взгляд Маринича нечаянно упал на документы, приложенные к авансовому отчету, и в какой-то игре света он явственно различил, что счет на оплату гостиницы очень ловко подчищен, исправлены цифры, сумма прописью и вместо 23 мая подведено — из тройки девятка — 29 мая.

В сравнительно короткой еще бухгалтерской практике иметь дело с подложными документами Мариничу не приходилось. Он густо покраснел, не веря даже сам себе, своим глазам и не зная, как ему поступить.

— Слушайте… товарищ Власенков… — сказал в растерянности. — Верните ордер… Тут у вас…

— Что у меня? — голос Власенкова зазвенел металлически.

— Под… чистка… Вот…

Власенков как-то расслабленно уронил толстую нижнюю губу. И тут же овладел собой. Потянулся к отчету. Но Маринич успел придавить бумаги своей рукой. Теперь он был уже уверен.

— Подделка, — сказал он тверже. — Вы подделали счет гостиницы. И выехали из Ленинграда не двадцать девятого, а двадцать третьего. А продление командировки получили обманом.

— Ах, вот как! — И без того широкий в плечах, крупный Власенков стал словно бы и еще крупнее. Вдруг перешел на «ты»: — Как точно ты все это знаешь! Ты ездил вместе со мной?

— Я вижу…

— Дубина! — Он снова сделал попытку завладеть документами. И безуспешно. У него в горле клокотала злость. — Дубина! Ты посмотри не… а глазами на компостер билета — увидишь, когда я приехал. Счет! В гостинице его не захотели переписывать. За оскорбление я тебя еще к ответственности привлеку. Дай документы! Ну! Покажу их Мухалатову, Фендотову…

— Я сам покажу кому надо, — теперь уже совершенно твердо сказал Маринич. И сразу же опять заколебался, рассматривая железнодорожный билет. — Компостер… двадцать девятое…

— Вот то-то же! — удовлетворенно проговорил Власенков и несколько притушил металл в голосе. — Поосторожней надо быть на поворотах.

— Так, а билеты — что? Пойдите на вокзал к поезду, у приезжающих сколько хотите ненужных им билетов выпросить можно, — вмешалась Лика. И снова зло оскалила зубки, словно собираясь куснуть Власенкова.

Тот неожиданно расхохотался. Никакого металла в голосе у него уже не было. Заговорил, как бы посмеиваясь над собой:

— Вот черт! Выходит, я поддурил Фендотова, Мухалатова, а сам эти шесть дней провалялся на постели дома, в Москве. Хитер мужик я, оказывается. — И махнул брезгливо рукой. — Да ну вас к лешему! Не платите хоть и вовсе ничего. Переживу. Пользуйтесь! Пользуйтесь!

Он швырнул ордер на стол. И тут же, пользуясь замешательством Маринича, очень ловко выхватил из-под руки у него авансовый отчет. Быстро-быстро изорвал вместе с документами в мелкие клочки и засунул их в карман пиджака.