— Кон, — тихо сказала Софья, — ты иногда бываешь такая противная.

— Видишь ли, — мягко ответила Констанция, — нечего делать вид, что эту работу можно не закончить до начала занятий в школе, ведь это последний срок.

Софья бродила по комнате, готовая стать жертвой сатаны.

— О! — радостно, даже ликующе воскликнула она, бросив взгляд за трюмо, — вот же мамина новая юбка! Мисс Дан прикрепляла к ней гипюровый лиф! Ах, матушка! Как вы будете великолепны.

Констанция услышала шуршание одежды.

— Что ты там делаешь, Софья?

— Ничего.

— Надеюсь, ты не надеваешь эту юбку?

— А почему бы и нет?

— Послушай, ты же зацепишь ее!

Прекратив спор, Софья выскочила из-за огромного зеркала. Она уже сбросила значительную часть своей одежды, и лицо ее пылало озорством. Она бегом пересекла комнату и начала тщательно изучать большую цветную литографию.

На литографии были изображены пятнадцать сестер, все — одного роста, одинаково стройные и одного возраста — примерно лет двадцати пяти, все отмечены однообразно надменной и пресной красотой. Полное сходство лиц убедительно подтверждало, что они в самом деле сестры; их осанка указывала, что они принцессы — отпрыски каких-то немыслимо плодовитых короля и королевы. Руки их не ведали труда, с лиц не сходила великосветская улыбка. Принцессы прогуливались среди мраморных лестниц и веранд, а вдалеке виднелась эстрада для оркестра и диковинные деревья. На одной из принцесс была амазонка, на другой — вечернее платье, третья была одета к чаю, на четвертой был туалет для театра, а пятая, по-видимому, приготовилась ко сну. Одна из них держала за руку девочку, которая не могла быть ее дочкой, ибо этих принцесс человеческие страсти не касались. Откуда у нее эта девочка? Почему одна сестра направляется в театр, другая — к чайному столу, третья — в конюшню, четвертая — в спальную? Почему на одной теплая накидка, а другая прячется под зонтиком от летнего зноя? Картина была полна таинственности, но самым странным казалось то, что все эти высочества явно испытывали удовольствие от своих нелепейших и старомодных нарядов. Несуразные шляпы с развевающимися вуалями, несуразные пятнистые капоры, тесно облегающие голову, низкие несуразные прически, несуразные мешковатые рукава, несуразные пояса, расположенные выше талии, несуразные корсажи с фестонами! А юбки! Что за юбки! Настоящие широченные, разукрашенные пирамиды, к вершинам которых приклеены верхние половины принцесс. Поразительно, что принцессы согласились выглядеть столь нелепо и испытывать такие неудобства. Но Софья не замечала ничего чудовищного в этой картине, на которой была надпись: «Последние летние моды из Парижа. Бесплатное приложение к «Майрес Джорнел». Софья и представить себе не могла ничего более изящного, очаровательного и ошеломляющего, чем одежды пятнадцати принцесс.

Констанции и Софье не повезло — они жили в эпоху средневековья. Кринолины еще не достигли своего полного объема, а турнюры еще не были придуманы. Во всем округе не было ни общественной купальни, ни публичной библиотеки, ни городского парка, ни телефона, ни пансиона. Люди не понимали, что ежегодная поездка к морю жизненно необходима. Только что епископ Колензо^{14} своими бесстыдными высказываниями подверг критике христианство. Из-за войны в Америке тяжко голодала половина жителей Ланкашира^{15}. Душить людей было главным развлечением бандитов и убийц. Сейчас это кажется невероятным, но между Берсли и Хенбриджем ходила конка, да и то всего два раза в час, а между другими городами не было никакой связи. Поехать в Лонгшо было не проще, чем нам теперь совершить путешествие в Пекин. Это была столь темная и дикая эпоха, что можно лишь удивляться, как такая печальная участь не мешала людям спокойно спать по ночам.

К счастью, жители Пяти Городов были, в общем, довольны собою, они даже не подозревали, что отстали от времени и не совсем очнулись от векового сна. Они полагали, что интеллектуальные, технические и социальные сдвиги достигли того уровня, какой только был возможен, и восторгались собственными успехами. Вместо чувства униженности и стыда они испытывали гордость за свои жалкие достижения. Им следовало бы смиренно ждать поразительных деяний своих потомков, а они, обладая ничтожной способностью верить и весьма значительным самомнением, предпочитали оглядываться назад и делать сравнения с прошлым. Они не предвидели, что появится замечательное новое поколение — мы. Несчастные, слепые, самодовольные люди! Смехотворная конка — вот что было типичным для них. За пять минут до отправления кондуктор звонил в огромный колокол, звук которого разносился от методистской церкви до Птичьего двора — самой окраины города, затем, после размышлений и колебаний, вагон пускался по рельсам в путь навстречу неведомым опасностям, а пассажиры громко прощались с провожающими. Около Бликриджа конке полагалось остановиться у заставы, а чтобы помочь ей взобраться в гору на Ливсон-плейс и на Сазерленд-стрит (по пути к Хенбриджу), впрягали третью лошадь, на спину которой усаживался крохотный, щелкающий кнутом мальчуган; он все время сновал как челнок между Ливсон-плейс и Сазерленд-стрит и даже в сырую погоду вызывал зависть у местных мальчишек. После получасового, сопряженного с риском путешествия конка торжественно въезжала в узкую улицу, ведущую к конечной станции, и румяный кондуктор, неоднократно прокрутив отполированную железную ручку единственного тормоза, обращал полное скрытого торжества внимание на пассажиров, отпуская их с таким видом, как будто произносил славословие св. Троице.

И это считалось последним достижением в использовании тяговой силы! Щелкающий кнутом мальчик верхом на дополнительно оплаченной пощади! О слепцы, слепцы! Вы не могли предвидеть те сто двадцать электрических трамваев, которые, бешено трясясь и грохоча, мчатся сейчас со скоростью двадцать миль в час по всем главным улицам округа!

Вот почему вполне естественно, что Софья, зараженная высокомерием своего времени, не сомневалась в идеальной элегантности принцесс. Она изучала их, как если бы то были пятнадцать апостолов nec plus ultra[11], а затем, вынув несколько цветков и перьев из шкатулки, сопровождаемая предостерегающими возгласами Констанции, скрылась за зеркалом и тотчас появилась оттуда в виде благородной дамы, подобной принцессам. Необъятное платье матери вздувалось вокруг нее во всей своей феерической роскоши. Вместе с платьем она обрела и величие матери — выражение уверенности в себе и многократно испытанной способности преодолевать жизненные кризисы; казалось, этими присущими ей свойствами миссис Бейнс наделяла свою одежду еще до того, как начинала ее носить. И действительно, висевшие на вешалке наряды миссис Бейнс внушали почтение к себе, как будто бы часть ее существа отделилась от нее и перешла к ним.

— Софья!

Констанция прекратила работу и, не поднимая головы, но оторвав взгляд от вышивки, созерцала вставшую в позу сестру. Она оказалась свидетельницей святотатства, чудовищной непочтительности. Она предчувствовала, что на это дерзкое, грешное дитя обрушится возмездие. Но не склонная к столь бурным, неистовым порывам, она смогла лишь робко улыбнуться.

— Софья! — тихо произнесла она голосом, полным тревоги, смешанной с всепрощающим восхищением. — Что ты еще натворишь?

Прелестное, раскрасневшееся личико Софьи, дрожавшее от едва сдерживаемого смеха, как цветок венчало это диковинное сооружение. Софья была одного роста с матерью, обладала такой же властностью, высокомерием и гордостью, и несмотря на косичку, детский полукруглый гребень и подвижные, как у жеребенка, ножки, могла, не хуже матери, поддерживать величие отделанного гипюром платья. Когда она семенила по комнате, у нее в глазах сверкали все стремления юности. Кипучая жизненная сила управляла ее движениями. На челе светилось самоуверенное и неистовое ликование юности. «Разве есть на Земле что-нибудь равное мне?» — казалось, вопрошала она с пленительной и в то же время жестокой надменностью. Она была дочерью уважаемого, прикованного к постели торговца тканями в захудалом городке, затерявшемся, можно сказать, в центральном лабиринте Англии; однако кто из мужчин, столкнувшись с ней, посмел бы отвергнуть ее наивные стремления к господству? Стоя в этом материнском кринолине, она влекла к себе весь мир. И в глубине своей непорочной души она сознавала это! Сердце юной девушки непостижимым образом дает ей понять, сколь она могущественна, задолго до того, как она может своим могуществом воспользоваться. Если в детстве она не находит ничего, что ей покорилось бы, она попытается подчинить себе столбик у ворот или пустой стул. На этот раз подопытной жертвой для Софьи стала Констанция, которая исподлобья ласково смотрела на сестру, держа иголку на весу.