Стены кухни украшали незабудки на коричневом фоне. Потолок был неровный и закопченный, поперек него тянулась балка, из которой торчали два крюка. С этих крюков некогда свисали веревки, на них были укреплены качели, которыми в прежние времена часто пользовались Констанция и Софья, пока не выросли. У стены между лестницей и окном находилась большая плита. Остальная мебель состояла из стола (у стены напротив плиты), буфета и двух виндзорских кресел. Напротив лестницы зиял дверной проем без двери, ведущий к двум кладовым, еще более темным, чем кухня, смутно различимым хранилищам, которые были видны только благодаря побелке; там на стеллажах располагались кувшины с молоком, блюда с холодным мясом на косточках и остатки яблочного пирога; в углу, поближе к кухне, стоял большой каменный ларь, где хранился хлеб. Еще один дверной проем, с другой стороны кухни, вел в первый угольный подвал, где находились также каменная чаша для мытья посуды и кран, а оттуда по подземному ходу можно было пройти во второй угольный подвал, где хранились кокс и зола; подземный ход тянулся до отдаленного крохотного дворика, а из дворика, обойдя сзади лавку мистера Кричлоу, вы, к своему удивлению, выходили, в конце концов, на Брогем-стрит. Ощущение огромности и непонятности этих мест, которые начинаются на верхней ступеньке кухонной лестницы и заканчиваются в темных углах кладовых или, неожиданно, — на всегда унылой Брогем-стрит, завладело Констанцией и Софьей еще в раннем детстве и сохранилось почти неизменным до самой старости.

На миссис Бейнс было платье из черной альпаги, прикрытое белым передником, длинные завязки которого подчеркивали объем талии. Рукава были подвернуты, пальцы облеплены тестом. Ее нетленная доска для теста занимала угол стола, рядом располагались скалка, сливочное масло, противни, нарезанные яблоки, сахар и прочее. Розовые руки месили в большой белой миске липкую массу.

— Мама, вы здесь? — услышала она голос сверху.

— Да, детка.

Со ступенек донесся звук явно неохотных и нерешительных шагов, и в кухню вошла Софья.

— Поправь мне этот локон, — сказала миссис Бейнс, слегка наклонив голову и подняв испачканные мукой руки, которыми можно было прикасаться только к муке.

— Спасибо. Он мне мешал. Теперь отойди от света. Я спешу. Мне нужно скорее попасть в лавку, чтобы отпустить мистера Пови к дантисту. А что делает Констанция?

— Помогает Мэгги застелить кровать мистера Пови.

— А!

Несмотря на полноту, миссис Бейнс была миловидна, ее украшали прекрасные каштановые волосы и уверенно-спокойный взгляд, в котором ощущалась убежденность, что она может свершить все, что от нее потребуется. Она выглядела не старше и не моложе своих лет, а было ей сорок пять. Родом она была из другого округа, муж вывез ее из стоящего на болотах городка Экс в двенадцати милях отсюда. Подобно почти всем женщинам, которые после замужества поселяются в чужих краях, она в глубине души считала, что стоит несколько выше обитателей этого чужого края и их образа жизни. Это ощущение, подтвержденное долгим жизненным опытом, так ее и не покинуло. Именно оно заставляло ее продолжать готовить пироги собственными руками, притом что в доме были две искусно обученные «взрослые девочки»! Констанция умела делать хорошее печенье, но все же мамино печенье у нее не получалось. В области приготовления теста и пирогов можно научить всему, кроме «руки», легкой и твердой, которая управляет скалкой. Человек рождается, либо обладая такой рукой, либо нет. И если человек рождается без нее, высшие достижения в приготовлении теста и печенья неосуществимы. Констанция родилась без нее. Бывали дни, когда казалось, что такой рукой обладает Софья, но в другие дни печенье, изготовленное Софьей, оказывалось пригодным разве что для Мэгги. Поэтому миссис Бейнс, хотя и гордилась своими дочерьми и горячо их любила, но не без основания относилась к ним несколько критически. Она искренне сомневалась в том, что какая-нибудь из них достигнет уровня матери.

— Ах ты лисичка! — воскликнула она. Софья тайком хватала и съедала ломтики недоваренного яблока.

— А все потому, что ты не позавтракала! Кстати, почему ты вчера вечером не спустилась к ужину?

— Сама не знаю. Забыла.

Миссис Бейнс испытующе посмотрела в глаза дочери, а та ответила ей несколько дерзким взглядом. Она знала о своей дочери все, что только может знать мать, и была убеждена, что у Софьи нет оснований для недовольства. Поэтому она посмотрела на дочь с некоторой тревогой.

— Если тебе больше нечего делать, — сказала она, — смажь маслом этот противень. Руки у тебя чистые? Нет, лучше не трогай его.

Миссис Бейнс начала класть рядами кусочки масла на большой лист теста. Это было самое лучшее свежее масло! Топленое масло, не говоря уже о лярде, по пятницам утром в этой кухне не появлялось. Она сложила лист теста вдвое и скалкой вдавила в него масло — высшая ступень мастерства!

— Констанция сказала тебе, что вам предстоит расстаться со школой? — спросила миссис Бейнс как бы между прочим, подравнивая края теста соответственно форме противня.

— Да, — односложно ответила Софья. Затем она отошла от стола к плите. На полке лежала вилка для поджаривания гренков, и она стала вертеть ее в руках.

— Ну, а ты довольна? Тетя Гарриет считает, что вы достаточно взрослые, чтобы оставить школу. Поскольку мы уже решили, что Констанции пора оставить школу, то и впрямь лучше, чтобы вы ушли вместе.

— Мама, — сказала Софья, громко стуча вилкой, — а что я буду делать, когда оставлю школу?

— Надеюсь… — ответила миссис Бейнс тем нравоучительным тоном, отказаться от которого часто недостает ума даже самым умным родителям, — надеюсь, что вы обе будете делать все возможное, чтобы помочь маме… и папе, — добавила она.

— Да, — с раздражением произнесла Софья, — но делать-то что я буду?

— Об этом надо подумать. Поскольку Констанции предстоит заниматься дамскими шляпами, я полагаю, ты могла бы взяться за нижнее белье, перчатки, шелковые изделия и тому подобное. Затем, общими усилиями, вы сможете в один прекрасный день отлично управлять этой частью лавки, а я…

— Я не хочу работать в лавке, мама.

Эти слова Софья произнесла тоном явно холодным и недружелюбным, однако от нервного возбуждения ее била дрожь. Миссис Бейнс бросила на нее быстрый взгляд, но девочка его не заметила, потому что оборотилась лицом к огню. Миссис Бейнс считала себя истинным знатоком настроений Софьи, однако, глядя сейчас на эту прямую спину и гордо поднятую голову, она и не подозревала, что все существо Софьи молча, но страстно молит о сострадании.

— Хотелось бы, чтобы ты оставила эту вилку в покое, — сказала миссис Бейнс с той странной, суровой вежливостью, которая часто появлялась в ее отношениях с дочерьми.

Ударившись о жестяной ящик для золы, вилка рикошетом грохнулась на кирпичный пол. Софья торопливо положила ее на полку.

— А чем же ты намерена заняться? — вернулась к разговору миссис Бейнс, преодолев раздражение, вызванное вилкой. — По-моему это я должна тебя спросить, а не ты меня. Что ты намерена делать? Мы с твоим отцом надеялись, что ты любезно согласишься работать в лавке и постараешься отплатить нам за все…

В то утро миссис Бейнс неудачно формулировала свои мысли. Она, несомненно, относилась к числу незаурядных родителей, но в то утро она не смогла избежать нелепых требований, какие родители в те времена вполне искренне предъявляли детям, а хорошие дети смиренно выполняли.

Софья не принадлежала к числу хороших детей, в душе она отвергала основной принцип семейных отношений, а именно — родитель оказал своему отпрыску величайшую милость тем, что дал ему жизнь. Она вновь грубо перебила мать.

— Я вовсе не хочу бросать школу, — сказала она с горячностью.

— Но тебе придется расстаться со школой рано или поздно, — возразила миссис Бейнс со спокойной убедительностью, как бы ставя себя на один уровень с Софьей. — Нельзя же оставаться в школе вечно, детка, не правда ли? Отойди-ка!