— Да! — изрек он. — Последнее дело — опаздывать, сэр!

Пил-Суиннертон сдержанно кивнул.

— И себе беспокойство, и служанкам — они этого не любят!

— Полагаю, что не любят, — пробормотал Пил-Суиннертон.

— Я, впрочем, редко опаздываю, — сказал толстяк. — Хотя иногда случается. Дела! Беда в том, что у этих французских бизнесменов ни малейшего понятия о времени. Упаси господи с ними договариваться!

— Часто приезжаете сюда? — спросил Пил-Суиннертон.

Толстяк был ему беспричинно противен, может быть, потому, что заткнул салфетку за галстук, но Мэтью уже понял, что сосед — из тех решительных собеседников, за которыми всегда остается поле боя. К тому же толстяк, очевидно, не был простым туристом, что вызывало некоторое любопытство.

— Я тут живу, — ответил сосед. — Холостяку здесь очень удобно. Живу в этом пансионе уже который год. Моя контора под боком. Вам, может быть, знакомо мое имя — Льюис Мардон.

Пил-Суиннертон ответил не сразу, чем и обнаружил, что не слишком хорошо знает Париж.

— Я комиссионер по продаже домов, — быстро подсказал Льюис Мардон.

— Ах да! — кивнул Пил-Суиннертон, смутно припоминая, что видел эту фамилию на рекламных объявлениях у газетных киосков.

— Думаю, — продолжал мистер Мардон, — в Париже меня знают.

— Конечно, — кивнул Пил-Суиннертон.

На несколько минут беседа прервалась.

— Надолго сюда? — спросил мистер Мардон, видя, что Пил-Суиннертон — человек светский и богатый, и недоумевая, что он делает за этим столом.

— Не знаю, — ответил Пил-Суиннертон.

По мнению Мэтью это была оправданная ложь, необходимая как защита от назойливого любопытства мистера Мардона, — подобной назойливости и следовало ожидать от субъекта, который затыкает салфетку за галстук. Пил-Суиннертон отлично знал, сколько пробудет в Париже. Он уедет послезавтра — у него осталось всего пятьдесят франков. Сперва он прожигал жизнь в другом квартале Парижа и теперь переехал в пансион Френшема, где мог быть совершенно уверен, что потратит не больше двенадцати франков в день. У пансиона было доброе имя, и отсюда было рукой подать до музея «Галлиера», где Пил-Суиннертон делал кое-какие зарисовки, ради которых срочно прибыл в Париж и без которых не мог, не погубив свою репутацию, вернуться в Англию. Он мог сглупить, но умел и взяться за ум, и вряд ли, даже при самой серьезной необходимости, стал бы писать домой и просить денег, чтобы возместить то, что истратил на свои глупости.

Мистер Мардон почувствовал сдержанность собеседника, но будучи человеком уступчивым, сразу же сменил тему разговора.

— Тут недурно кормят, — заметил он.

— Весьма недурно, — не кривя душой, согласился Пил-Суиннертон. — Я был очень…

В это время открылась главная дверь, и на пороге появилась высокая статная женщина неопределенного возраста. Пил-Суиннертон успел только рассмотреть, что это красивая бледная брюнетка; женщина тут же скрылась, а за нею последовал сопровождающий ее стриженый пудель. Уходя, женщина сделала мимолетный знак служанке, которая немедля принялась зажигать газовые рожки над столом.

— Кто это? — спросил Пил-Суиннертон, не замечая, что на этот раз он сам завязывает разговор с субъектом, повесившим на грудь салфетку.

— Это-то? Хозяйка, — ответил мистер Мардон, доверительно понизив голос.

— А, миссис Френшем?

— Да. Хотя на самом деле ее фамилия Скейлз, — самодовольно ответил мистер Мардон.

— Вероятно, вдова?

— Да.

— И управляется одна?

— У нее все идет как по маслу, — с уважением произнес мистер Мардон. — С ней не шути!

Толстяк вел себя запанибрата.

Пил-Суиннертон пропустил его слова мимо ушей и с безразличным, скучающим видом стал наблюдать, как газовые рожки с легким хлопком один за другим загорались после того, как горничная подносила к ним свечку. В ярком свете газа и без того белая скатерть засверкала белизной. Люди, сидевшие вдалеке от окна, инстинктивно заулыбались, словно засветило солнце. Вид стола изменился в лучшую сторону, и после неоднократных замечаний о том, что хоть еще и июль, а дни становятся короче, почти все присутствующие включились в общий разговор. Уже через минуту мистер Мардон доброжелательно перебрасывался с кем-то репликами через стол. Ужин завершился, можно сказать, в компанейском духе.

Мэтью Пил-Суиннертону невозможно было пуститься на поиски развлечений по вечернему Парижу. Покинув сень пансиона, он не мог рассчитывать, что ему удастся стать из грешника мудрецом. Поэтому он решительно вышел через маленькую, украшенную розанами дверь во внутренний дворик, крытый стеклянной крышей, в котором стояли пальмы, плетеные кресла и два столика; там он закурил трубку и извлек из кармана номер «Рефери». Этот дворик именовался холлом и был единственным местом в пансионе, где курение не считалось ни преступлением, ни нарушением приличия. Мэтью было очень одиноко. Сначала он мрачно доказывал себе, что наслаждения — тлен, потом задался вопросом, почему мир устроен так, что наслаждения не вечны, и почему он не мистер Барни Барнато. В холл вышли два пожилых господина и, со всеми предосторожностями, закурили. Затем появился мистер Льюис Мардон и без колебаний занял место рядом с Мэтью — на правах старого друга. В конечном счете, мистер Мардон был лучше, чем ничего, и Мэтью решил потерпеть его, тем более что тот сразу без обиняков завел разговор о парижской жизни. Увлекательная тема! Мистер Мардон светским тоном сообщил, что ничего не стоит сделать жизнь холостяка в Париже приятной. Но что, конечно, с его точки зрения… словом, ему, вообще-то, по душе заведения вроде пансиона Френшема, да и дело от этого выигрывает. И все-таки ему… он-то знает… Он заговорил о преимуществах Парижа перед Лондоном в том, что называл «шалостями». Сведения мистера Мардона о Лондоне устарели, и Пил-Суиннертон просветил его насчет некоторых существенных деталей. Но знания мистера Мардона о Париже оказались драгоценными и бесконечно увлекательными для молодого человека, который понял, что до сего времени пребывал в плену иллюзий.

— Как насчет виски? — неожиданно спросил мистер Мардон и добавил: — Здесь отличное виски.

— Благодарю вас, — светским тоном ответил Пил-Суиннертон.

Невозможно было преодолеть соблазн и не прислушаться к тому, о чем, не закрывая рта, рассказывал мистер Мардон. И вот, когда старички ушли, Мэтью и Мардон в полумраке холла принялись потчевать друг друга весьма откровенными историями. Затем, когда запас историй исчерпался, мистер Мардон причмокнул, смакуя последнюю каплю виски, и воскликнул: «Да-с!» — как бы в подтверждение всего сказанного.

— Выпьем еще по стаканчику, — любезно предложил Мэтью, и это было самое меньшее, что он обязан был сделать.

Мари, служанка, с которой был знаком Мардон, принесла в холл новую порцию виски. Мардон фамильярно улыбнулся ей и заметил, что ей, верно, пора в постель после трудового дня. Она состроила в ответ moue[52], дернула плечиком и упорхнула.

— Неплохо ухожена, верно? — заметил мистер Мардон, как будто Мари была экспонатом на сельскохозяйственной выставке. — Десять лет назад она была такая свеженькая и миленькая, но, конечно, в таком месте красота быстро линяет.

— И все-таки, — сказал Пил-Суиннертон, — если они не уходят, значит, им здесь нравится… если, конечно, здесь все так же, как у нас в Англии.

Беседа подтолкнула его к всеобъемлющему рассмотрению женского вопроса в чисто философском плане.

— О, конечно, им здесь нравится, — заверил его мистер Мардон с видом знатока. — Кроме того, миссис Скейлз прекрасно с ними обращается. Уж я-то знаю. Она сама мне говорила. Она очень разборчива, — тут Мардон оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не слышит. — Клянусь богом, иначе и невозможно. Но обращается она с ними хорошо. Вы не поверите, какое у них жалованье, да и кормятся они здесь. Вот в отеле «Москва»… знаете такой?

К счастью, эту гостиницу Пил-Суиннертон знал. Ему посоветовали там не останавливаться, ибо она была предназначена исключительно для англичан, однако пансион Френшема оказался еще более английским. Мистер Мардон облегченно вздохнул, когда Мэтью ответил на его вопрос утвердительно.