— Там пришел господин с дамой. Им нужна комната, — начала мадам Фуко. — Большая, хорошая меблированная комната.

— Да? — сказала Софья. — А кто они?

— Они предлагают сто тридцать франков за месяц вперед — за среднюю спальную.

— Вы уже показали им комнату? — спросила Софья, и в ее тоне прозвучала уверенность в том, что она вправе контролировать мадам Фуко.

— Нет еще, — ответила мадам Фуко, — Я решила сперва посоветоваться с вами.

— Так что же, они хотят заплатить такие деньги, даже не посмотрев комнату?

— Тут вот какое дело, — смущенно объяснила мадам Фуко, — Эта дама уже видела эту комнату. Я ее немножко знаю. Она прежде тут жила. Прожила здесь несколько недель.

— В той комнате?

— Ах нет! Тогда у нее было мало денег.

— Где же они?

— В коридоре. Очень приличная дамочка. Конечно, и ей приходится крутиться, да у всех жизнь такая. Она и правда из приличных. Очень порядочная. Даже и не скажешь… Им нужен полный пансион. За café au lait[42] мы могли бы брать по одному франку, по два франка — за обед и по три — за ужин. Не считая всего прочего. Это нам даст пятьсот франков в месяц, никак не меньше. А во что нам это обойдется? Да считайте, что ни во что! Он вроде бы богатей… Я бы живенько вернула вам долг.

— Они муж и жена?

— О, вы же понимаете, мы не можем требовать свидетельство о браке!

Жестом мадам Фуко показала, что рю Бреда — это не монастырь.

— А когда она у вас жила, эта дама, с ней был тот же самый мужчина? — холодно спросила Софья.

— Ах, боже мой, нет! — воскликнула мадам Фуко, еле сдерживаясь. — Тот, другой, был совсем негодный. Просто…

— Почему вы спрашиваете у меня совета? — враждебным суровым тоном спросила Софья. — Разве это меня касается?

В глазах мадам Фуко тут же появились слезы.

— Не сердитесь, — взмолилась она.

— Я не сержусь, — тем же тоном ответила Софья.

— Если я соглашусь, вы меня бросите?

Наступило молчание.

— Да, — отрезала Софья. Ей хотелось проявить сердечность, терпимость и сочувствие, но этих качеств в ее голосе как не бывало.

— Но вы же заберете всю обстановку, она ваша, и тогда…

Софья молчала.

— Как мне жить, скажите, прошу вас! — тихо спросила мадам Фуко.

— Жить как порядочная женщина и иметь дело с порядочными людьми, — ответила Софья железным голосом без намека на снисхождение.

— Я так несчастна, — пробормотала увядшая хозяйка. — Насколько вы сильнее меня!

Она отрывистым движением промокнула глаза, всхлипнула и выбежала из комнаты.

Софья подошла к дверям и прислушалась: она услышала, что мадам Фуко отказывает предполагаемым жильцам. Софью удивило, какую нравственную власть над мадам Фуко приобрела она, совсем еще молодая и наивная. Софья, конечно же, и не подумала бы отобрать принадлежащую ей обстановку. Она услышала, как в соседней комнате тихо всхлипывает мадам Фуко, и губы ее искривились.

Еще до наступления вечера произошло по-настоящему удивительное событие. Видя, что мадам Фуко не собирается браться за дела, Софья, добродушная в глубине души, хоть и острая на язык, сама пошла к ней и сказала:

— Я, пожалуй, займусь обедом.

Мадам Фуко зарыдала громче. Наконец она нашла в себе силы и неразборчиво пробормотала:

— Это будет очень любезно с вашей стороны.

Софья надела шляпку и спустилась в бакалейную лавку. Бакалейщик, обеспеченный мужчина средних лет, вел оживленную торговлю в лавке на углу рю Клозель. До тех пор, пока победа над пруссаками окончательно не определилась, он отослал молодую жену с двумя детьми в Нормандию и сейчас справлялся у Софьи, верно ли, что в квартире, где она живет, сдается хорошая комната. Его служанка заболела оспой, со всех сторон его одолевают неприятности, домой не зайдешь — иначе заразишься.

Софья ему симпатична, а мадам Фуко забирает провизию в его лавке почти без перерывов вот уже двадцать лет. Через час бакалейщик договорился с Софьей, что снимет среднюю спальную за восемьдесят франков в месяц на полном пансионе. Условия, конечно, были скромными, зато порядочность клиента — выше всяких похвал. Эта удача целиком была заслугой Софьи.

Это произвело глубокое впечатление на мадам Фуко. Как ей было свойственно, она тут же принялась развивать теорию о том, что Софье достаточно только выйти на улицу, как ей сразу попадаются идеальные жильцы. Кроме того, появление бакалейщика мадам Фуко рассматривала как награду судьбы за то, что она проявила самоотречение и не стала наживаться на грехе. Софье представлялось, что сама она лично ответственна перед бакалейщиком за его удобства, поэтому подготовку комнаты она взяла на себя. Мадам Фуко изумляло, с какой тщательностью убрала Софья спальную и с какой изобретательностью расставила мебель. Сидя посреди комнаты, мадам Фуко следила за Софьей с подобострастным, но искренним восхищением.

Вечером, когда Софья уже легла, мадам Фуко явилась к ней в спальную и, встав на колени у кровати, умоляла Софью никогда не оставлять ее своей нравственной поддержкой. Как обычно, мадам Фуко принялась исповедоваться. Она объяснила, что всегда мечтала о респектабельности. Респектабельность как раз и есть то единственное, чего она страстно желает всю жизнь. Она клялась, что если Софья войдет с ней в долю и они будут сдавать меблированные комнаты респектабельным людям, она, мадам Фуко, будет подчиняться Софье во всем. Она перечислила все те черты характера, которые восхищают ее в Софье, она просила Софью всегда оставаться рядом и оказывать на нее влияние. Она заявляла, что будет спать на седьмом этаже в каморке для прислуги, и мечтала о том, как они сдадут все три комнаты преуспевающим лавочникам. Полная благих намерений, она достигла вершин покаяния.

Софья приняла деловое предложение, ибо других перспектив у нее не было, и она разделяла оптимистические взгляды мадам Фуко на прибыль, которую можно извлечь из комнат. Содержа трех жильцов на полном пансионе, женщины смогли бы ничего не расходовать на питание да еще выгадывать на нем, а уж плата за комнаты составила бы чистый доход.

И Софья посочувствовала стареющей, беспомощной мадам Фуко, искренность которой была очевидна. Странным будет их союз — его было бы невозможно объяснить на Площади св. Луки… Но все же, если хоть малость верить в добродетель и христианское милосердие, что тогда можно возразить против такого союза!

— Ах, — прошептала мадам Фуко, целуя Софье руки, — сегодня я начинаю новую жизнь. Вы еще увидите! Вот увидите! Вы спасли меня.

Странное это было зрелище — дряхлеющая расплывшаяся куртизанка, простершаяся перед молодой красивой женщиной, гордой и неприступной в инстинктивном ощущении своей силы. В этом зрелище было что-то от нравоучительной картины, предостерегающей от порока.

Уже много лет Софья не была так счастлива. В ее жизни появилась цель; в ее руках оказалась податливая натура, которой она могла придать ту форму, какую ей подскажет ее здравый смысл; чувство сострадания делало Софье честь. Ее не могло смутить общественное мнение, потому что в ее случае никакого общественного мнения не было. Софья никого не знала, и никто не был вправе ставить под вопрос ее поступки.

На следующий день, в воскресенье, они обе с раннего утра трудились в комнатах. Бакалейщик уже поселился в своей спальной, а две другие были убраны, как никогда прежде. В четыре часа, когда погода стала просто великолепной, мадам Фуко сказала:

— А не пройтись ли нам по бульвару?

Софья задумалась. В конце концов они же партнеры.

— Хорошо, — согласилась она.

Бульвар заполняла веселая смеющаяся толпа. В кафе было не пробиться. Кто этого не знал, с трудом догадался бы, что всего сутки назад в столицу пришло известие о Седане^{84}. На залитом солнцем бульваре царило неистовое веселье. Довольные своим прилежанием и энергией, женщины, прогуливаясь, подошли к национальному гвардейцу, который, стоя на стремянке, соскребывал императорский вензель с вывески дворцового поставщика. Гвардеец перешучивался с окружившими его зеваками. Вот так мадам Фуко и Софья узнали об установлении республики^{85}.