— Я пошлю нарочных к созыванию всех знатных старейшин в Бахчисарай для совета, — пообещал хан…

Возросшая в последние недели недоброжелательность татар, их участившиеся столкновения с солдатами, подстрекательские призывы некоторых мурз нападать на русских, необычная оживленность в Бахчисарае, где в лавках нарасхват раскупалось оружие, тревожная обстановка на побережье — все это весьма отчетливо свидетельствовало о грядущих и, скорее всего, неприятных для России переменах в Крыму. И хотя Сагиб-Гирей и его чиновники были подчеркнуто спокойны и уверены, Веселицкий чувствовал, как нарастает напряжение, пытался найти его источники, изливавшие ядовитыми каплями ненависть к России и отравлявшие только-только складывающийся союз империи и ханства.

— У меня нет сомнений — крымцы что-то задумали, — убежденно говорил он Дементьеву, с которым, по привычке, часто советовался. — Но что?.. Надобно выведать самые сокровенные мысли хана и дивана!

Дементьев вынул изо рта погасшую трубку, поскреб мундштуком щетинистый подбородок, сказал медленно:

— Может, нам Бекира приласкать? Уж он-то непременно знает истинные причины.

Веселицкий, с мрачным видом расхаживавший по комнате, остановился, и посмотрел на переводчика.

— А что? Из него вышел бы полезный конфидент… Весьма полезный!.. Только согласится ли?

— Он такой же, как и все. За хорошие деньги — согласится!

— Все-таки надобно прежде присмотреться к нему, — предостерегающе заметил Веселицкий. — Сколь надежен? Не предаст ли?..

Бекир-эфенди был турок; в молодые годы служил в канцелярии верховных визирей в Стамбуле, потом был переведен в Бендеры к тамошнему Эмин-паше; осенью 1770 года вместе со всем гарнизоном попал в плен, но Петр Панин освободил его. Около полугода Бекир с женой и малолетним сыном находился в Едисанской орде, а затем перебрался в Бахчисарай, где занял не очень высокую, но ответственную должность в ведомстве хан-агасы Багадыр-аги. Все письма, поступавшие в Бахчисарай на имя хана, прочих чиновников, проходили через его руки, и этими же руками он писал ответы, которые диктовали ему чиновники, слабо владеющие письменным словом.

Дементьев несколько раз по делам службы встречался с эфенди и успел заметить его предрасположенность к России. По всей вероятности, здесь не последнюю роль играло то обстоятельство, что, кроме жены и сына, все остальные его родственники по-прежнему оставались в русском плену, а один из них — Хаджи-Хелал-бей — был отправлен вместе с Эмин-пашой в Петербург…

Предложение Дементьева выглядело очень заманчивым и сулило большие выгоды. После Якуб-аги, служившего в свое время личным переводчиком грозного Керим-Гирея, у Веселицкого не было других конфидентов, столь приближенных к хану и его дивану.

Вечером, лежа в постели, Петр Петрович обдумал, как лучше подступиться к этому делу, а поутру послал Багадыр-аге коротенькое безобидное письмо.

Объяснив, что хочет обучить своих пасынков — прапорщиков Алексея и Дмитрия Белух — турецкой грамоте, но нигде не может сыскать учителя, который согласился бы приходить ежедневно, Петр Петрович попросил агу разрешить Бекиру взять на себя эту должность, пообещав хорошо заплатить за труды.

Багадыр-ага в тот же вечер прислал эфенди в дом канцелярии советника.

Веселицкий одарил гостя подарками для всего семейства и договорился, что будет платить ему за каждый приход, а после окончания обучения — прибавит отдельное вознаграждение.

Бекир охотно согласился, хотя продолжительность уроков — по пять часов в день — вызвала у него некоторое недоумение.

Как и задумывалось, братья Белухи особого рвения к учебе чужому языку не проявили — каждый раз перед приходом учителя они ускользали из дома. Веселицкий смущенно поругивал леность пасынков и, извинившись, заводил разговор на посторонние темы, который — под душистый кофе, хороший табак — продолжался часами. Политических и военных дел он касался осторожно, как бы между прочим — больше беседовал о делах житейских, семейных, стараясь понять характер и привычки эфенди, его образ мыслей. Довольно быстро Петр Петрович приметил, что Бекир недоволен своим нынешним положением: трудиться ему приходилось много, а жалованья высокого не назначили.

— У Эмин-паши я ни в чем не нуждался, — обидчиво вспоминал Бекир службу в Бендерах.

Веселицкий стал щедрее одаривать эфенди — и тот разговорился.

— Я все здешние интриги знаю и удостоверяю чистосердечно, что трудности ваши происходят от беспредельного татарского лицемерия. Хан и диван одной рукой хватаются за русских, а другой — продолжают за турок держаться… Хан человек неплохой, — расслабленно говорил Бекир, — но податливый уговорам. С того времени, как Олу-хани заболела, а нурраддин сломал ногу, Джелал-бей и преданные ему мурзы получили свободные руки и хитрыми, коварными внушениями своротили хана на свою сторону.

— Что же это за внушения были, коль пересилили слова Олу-хани? — еще не веря в удачу, поинтересовался Веселицкий.

— Стращали хана, что турки имеют в Очакове гарнизон в восемьдесят тысяч и ждут еще подкрепление из Стамбула. А как оно подоспеет — обрушатся с суши и с моря на Крым, дабы вновь и навечно покорить его. И если султан Мустафа узнает, что крепости были отданы добровольно — хану не будет никакого оправдания и пощады.

— Хан поверил?

— Бей и мурзы пригрозили: если хан их совет не примет, то не только себя, но и все свое племя доведет до крайнего несчастья… И припомнили преданного проклятию Чобан-Гирей-хана, что между чернью скитался.

— Ну, это не так страшно, — придав лицу беспечность, возразил Веселицкий. — С выздоровлением Олу-хани и Батыр-Гирея можно будет хана вновь направить на праведный путь.

Бекир усмехнулся:

— Оба они, узнав о перемене мыслей хана, покорились.

У Веселицкого тревожно застучало сердце: он терял важных доброжелателей, на поддержку которых возлагал большие надежды.

— И никак нельзя поправить? — глухо спросил он.

— Нет… По наущению Джелал-бея хан приказал никого не пускать к сестре без его позволения. А нурраддин поклялся, что после выздоровления уедет в свои деревни.

— Хан обещал мне дать ответ после совета со старейшинами.

Бекир снова усмехнулся:

— Ответ будет прежним.

Он придвинул к себе медную тарелку с жареной бараниной, выбрал румяное ребрышко, и, посапывая носом, стал обгладывать.

— Зачем же тогда их созывать? — буркнул Веселицкий, огорченный словами эфенди.

— Время нынче неспокойное — есть о чем поговорить, — прочавкал Бекир. И добавил загадочно: — Теперь выбирать надобно.

— Что выбирать?

— К какому берегу пристать окончательно…

Исповедь эфенди осветила текущие дела новым светом.

Провожая гостя, Петр Петрович в знак признательности вручил ему золотые часы и выразил надежду, что их дружба продолжится и впредь.

Бекир оказался человеком исполнительным — приходил к Веселицкому, как было условленно, каждый день и не очень страдал от отсутствия учеников. Долгие неторопливые беседы с ним укрепили Петра Петровича во мнении, что эфенди пойдет на тайное сотрудничество, если ему за это станут хорошо платить. Затягивать ласкательство далее не было резона и, подождав, когда Бекир отведает угощений, выставленных для такого случая в большом разнообразии и обилии, Веселицкий заговорил тихим, проникновенным голосом:

— Наши с тобой крепкие приятельские отношения, знание тебя как человека верного и порядочного, позволяют мне разговаривать сейчас открыто и прямодушно. И мне, и императорскому двору хорошо известно твое дружелюбие к России. Мы высоко ценим его! И те подарки, что ты получал от меня, есть лучшее доказательство нашего к тебе внимания и расположения… Ну сам посуди, разве зазорно одарить приятеля, от которого мы время от времени узнаем некоторые сведения, позволяющие считать, что он всей душой стремится к мирным, добрососедским отношениям между нашими державами, нашими народами? Приятеля, который в нужный момент всегда поведает, что думает крымский хан о том или другом деле, подскажет, как правильнее поступить России.