— Соперничество магнатов и шляхты, — говорила Екатерина, — и подлые интриги вредного духовенства всегда были благодатной почвой, на которой произрастали внутренние волнения в Польше. Ныне же положение в королевстве перестало быть внутренним делом самих поляков. А сие означает, что европейские державы не устоят перед соблазном откусить от сладкого пирога лакомый кусок… И нам негоже быть в стороне!

Спустя год — седьмого сентября — Понятовский стал королем.

Еще большую жесткость и настойчивость Екатерина проявила в требовании выполнения решения сейма двухсотлетней давности об уравнении в правах православных, проживающих в королевстве, с католиками.

Отступиться в этом вопросе было нельзя!

И не только потому, что по Вечному миру 1686 года Россия взяла на себя обязательство гарантировать права диссидентов. Их защита являлась важным средством усиления русского влияния в Польше, подавляющее большинство некатолического населения которой составляли украинцы и белорусы. И хотя Понятовский делал вид, что пытается облегчить участь диссидентов, поступавшие от них в Петербург многочисленные жалобы свидетельствовали о продолжающихся притеснениях.

Возмущенная Екатерина предписала российскому послу в Варшаве князю Николаю Васильевичу Репнину выступить в сейме решительно, подчеркнув, что «Россия, гарантировав их права, требует от настоящего сейма восстановления диссидентам права свободного богослужения».

В жесткой форме сейму предлагалось также отменить без промедления ряд тягостных для диссидентов налогов, разрешить им строить православные церкви, позволить браки между лицами разных вероисповеданий… Требований было много.

Одновременно польскому посланнику в Петербурге, срочно вызванному на аудиенцию, императрица, не скрывая раздражения, сурово заявила:

— Я вас предупреждаю, господин посланник, и прошу довести мои слова до короля и сейма. Если настоящее мое требование, с которым выступил князь Репнин, не будет в точности исполнено — я не ограничусь одним этим требованием!

Провожаемый презрительными взглядами придворных, посланник в смятении покинул Зимний дворец и немедленно отправил Понятовскому донесение о содержании разговора.

Слабый, безвольный Понятовский, чувствуя себя обязанным Екатерине за ее поддержку в борьбе за корону, изъявил готовность собрать сейм и выполнить требования России. Но вскоре под напором фанатичных шляхтичей и духовенства, пригрозивших свергнуть его с престола, дрогнул и объявил Репнину, что не пойдет против собственного народа, а соединяется с ним для защиты веры от поругания.

— Ну что ж, — воскликнула зловеще Екатерина, топнув ногой, — глупость и коварство будут наказаны…

Заручившись негласной поддержкой прусского короля Фридриха II, она приказала ввести в дело армию. Сорок тысяч русских солдат, вступивших в польские земли, оказались весомым подкреплением политическому давлению князя Репнина.

Трактат был подписан!

Однако ввод армии в пределы Речи Посполитой встревожил Европу. Самолюбивые монархи не желали безучастно наблюдать за разваливающимся на глазах королевством. Все понимали, что от хода происходящих ныне событий во многом будет зависеть дальнейшее течение политической жизни на континенте. Вопрос был слишком жгуч, затрагивал интересы многих стран, чтобы долгое время оставаться неразрешенным. Усилия политиков могли на какой-то срок оттянуть развязку, но не могли предотвратить ее.

Особенно болезненно воспринимала польские события Франция, опасавшаяся укрепления политического влияния России в Европе. Прогуливаясь по аллеям Версаля, король Людовик XV раздраженно попрекал герцога Шуазеля:

— Вы упустили время, чтобы помешать русским раскладывать в Польше свой пасьянс!

Хрустя высокими каблуками по осевшему льдистому снегу, герцог, ведавший иностранными делами, вежливо возражал:

— Но это не значит, сир, что у них все карты сойдутся… Особенно, если кто-то смахнет их со стола.

— Из Парижа?

— Нет, сир, это может сделать Порта. Затяжная война с турками надолго отвлечет внимание русских от Польши.

— И вы знаете, как подтолкнуть к ней султана?

— Да, сир, знаю.

— Тогда развяжите руки Верженю!.. У России должно быть одно место — в европейской прихожей. Поставьте ее туда!

— Я завтра же отправлю необходимые инструкции, — склонил голову Шуазель…

Получив толстый, запечатанный сургучом пакет из Парижа и ознакомившись с содержанием находившихся в нем бумаг, французский посланник в Константинополе Вержень принялся стращать султана Мустафу III, великого визиря Муссун-заде и рейс-эфенди Османа неисчислимыми несчастьями, которые вот-вот обрушатся на Турцию, поскольку в результате грядущего раздела Польши между Пруссией и Россией последняя станет угрожать северным границам Порты.

Настойчивость Верженя в конце концов дала свои результаты. Воспользовавшись разгромом отрядом Василия Шило небольшого городка Балты[6], часть которого входила во владения Крымского ханства, верного своего союзника и вассала, Турция обвинила в этом преступлении Россию и двадцать пятого сентября 1768 года объявила ей войну.

Отсчитывавший последние дни октябрь по-зимнему дохнул морозцем, поля и холмы заиндевели, лужи подернулись тонким хрустящим ледком. Сбросившие наземь багряную листву оголенные леса зябко ежились под порывами холодного ветра, равнодушно взирая на проносившиеся мимо обшарпанные кареты нарочных офицеров из Польши, Вены, Киева, спешивших донести императрице известие о войне.

Эта грозная новость в один день облетела весь Петербург. Встревоженные генералы и сенаторы потянулись в Зимний дворец, пытаясь прознать мнение Екатерины. Чиновники всех департаментов прилежно ждали указаний.

Руководитель Коллегии иностранных дел действительный тайный советник Никита Иванович Панин застал императрицу в зеркальном кабинете. Подперев рукой щеку, она озабоченно просматривала какие-то бумаги, хотя обычно в это время делами не занималась. Никита Иванович вполголоса поздоровался и тихо сел на стул напротив государыни.

Екатерина, вздохнув, отложила бумаги, посмотрела печально на Панина:

— Слыхали новость, граф?

— Какую, ваше величество?

— Султан Мустафа нашего резидента Обрескова в крепость Едикуль заточил.

— Это мне ведомо. Вчера князь Прозоровский рапорт прислал.

— Удивительное дело! — вскинула величавую голову Екатерина. — Уже месяц, как объявлена война, а мы только намедни узнаем об этом… Ох, велика Россия! Долго по ней курьеры скачут.

Готовый услышать из уст императрицы угрозы и проклятия по адресу коварного султана, Панин невольно поразился теплой искренности, с которой были сказаны эти слова.

А Екатерина добавила строже:

— И как глуп должен быть Мустафа, коль решился тягаться с такой державой!

— Не сам решился, — вяло усмехнулся Панин. — Ветер дует из Царьграда, да пахнет парижскими духами.

— А нюхать-то его нам, граф… Голова не заболела бы.

— Не заболит, ежели умело доставить дело, — расслабленно отозвался Панин. И равнодушно, с ленцой, словно говорил о чем-то совершенно малозначимом, предложил: — С разрешения вашего Величества я готов взять на себя грядущие заботы.

Екатерину его бесстрастность не обманула — ответила сдержанно:

— Забот этих будет великое множество. Вам, граф, одному не осилить… Я намерена учредить при дворе особенный Совет, чтобы обсуждать все военные предприятия.

— Обилие советчиков обыкновенно мешает ведению дел, — возразил Панин.

— Война требует знания ратного искусства, и учреждение такого Совета избавит нас от возможных ошибок… А что до обилия советчиков, то оно вовсе не нужно. Составьте список из семи-восьми персон.

— Я обязан прямодушно сказать вашему величеству, — продолжал сопротивляться Панин, — что от сегодня до завтра учредить оный Совет никак невозможно… Да и на первый год он истинно не нужен.