Хан пососал мундштук трубки, сказал негромко:

— Отдав крымским жителям многие припасы, оставленные турками в городах, русский предводитель поступил милосердно. Но они подходят к концу. Впереди зима, а Крым разорен войной… Приедут ли к нам русские купцы с товарами?

— Мне известно, — сдержанно ответил Веселицкий, — что многие российские купцы и запорожские торговые люди готовят обозы для Крыма. Видимо, скоро подъедут.

— Я вижу, — в голосе хана зазвучали одобрительные нотки, — что отношения дружбы и благожелательства между нашими народами крепнут с каждым днем. Я знаю, что татары, живущие на кубанских землях, также хотят подвергнуться власти законного, всем народом избранного хана и вступить в дружбу с Россией.

— О, это мудрое решение мудрого народа! — подбадривающе воскликнул Веселицкий.

— Но для лучшего о том договора, — продолжил Сагиб-Гирей, — я желал бы, чтобы ваш флот, стоящий в Керчи и Еникале, поспособствовал переправе на Кубань нарочных с моими письмами.

— Это нужное дело, — согласился Веселицкий. — Только своей властью я сего вопроса решить не могу. Я напишу его превосходительству господину Щербинину. Полагаю, он дозволит.

Вяло шедшая беседа на некоторое время вовсе прекратилась. Веселицкий не собирался первый же визит превращать в деловой разговор: надо было присмотреться к хану, к его дивану. Но, подумав, все же сказал:

— Согласно договору, учрежденному этим летом с крымским правительством, всех российских подданных, которые ныне в вашем плену находятся, вы обещали передать нам. Несколько партий были присланы в ставку его сиятельства. Однако с его выездом из Крыма помянутая выдача прекратилась. Это весьма удивительно, поскольку слова отпущенных ранее свидетельствуют, что много еще христианских пленников осталось у здешних мурз, которые жестокими побоями пытаются заставить их принять магометанский закон.

Хан отвел глаза в сторону, произнес сухо:

— Мне не ведомы такие случаи… Но я проверю. И если таковые объявятся — виновных накажу.

И сделал знак своему церемониймейстеру, давая понять, что аудиенция закончена.

В кабинете Екатерины было сумеречно, но свечи еще не зажигали. Отблески каминного пламени дрожащими всполохами метались в больших зеркалах, скользили по узорам лепного потолка. От огня тянуло горьковатым дымком. В затуманенные окна тихо постукивали дождевые капли.

Никита Иванович Панин, свесив с резного стула полы темно-синего кафтана, сложив пухлые руки на объемистом животе, туго обтянутом белым камзолом, неторопливо, со всей присущей ему обстоятельностью, излагал свои мысли по дальнейшему ведению крымских дел:

— В рассуждении моем, ваше величество, представляется всего нужнее, чтобы пункт о вольности и независимости крымских и прочих татарских народов — как наиболее нас интересующий! — был определен прежде всего и, естественно, немедленно утвержден. Хотя занятие гарнизонами нужнейших в Крыму мест и избрание нового хана показывает некоторый вид отлучения татар от подданства Порты, однако в существе своем все сие не дает оному отлучению ни достаточной формы перед публикой, ни прямой и надежной прочности… Мне думается, что отлучение татар, как самовластного уже народа, и будущая добровольная передача нам некоторых портов должны быть утверждены таким торжественным обрядом, который при начатии мирной негоциации с Портой не оставит туркам ни малейшего предлога делать какие-либо притязания на внутреннее самовластие татарского народа. Тогда будет достаточным потребовать от турок только одного — признания независимости сего народа… Такое признание удобнее и вернее можно использовать постановлением и подписанием публичного акта между Россией и настоящим Крымским ханством. А для придания необходимой торжественности и святости, как непременного и фундаментального политического закона их конституции, сей акт всеми татарами должен быть утвержден присягою… После этого хан, как независимый государь, обнародует во всех краях объявление о возобновлении вольной и независимой татарской области. Но с обязательным прибавлением, что, при признании Портой татар в качестве независимой области, они, со своей стороны, обязуются пребывать с Портой в нерушимом добром согласии, как и с прочими державами и народами…

Екатерина слушала Панина, подперев рукой склоненную набок голову, неотрывно глядя на мерцающие в камине огни… «Все-таки голова у Никитки светлая, — благодушно подумала она, отдавая должное политическому искусству Панина. — Тонко шьет!..»

Определив ранее общий порядок действий по отношению к Крыму, она пока не думала о способе, каким крымская независимость впишется в будущий мирный трактат с Портой. Основательные рассуждения графа ее заинтересовали — слушала она внимательно, хотя внешне выглядела безучастной.

— Придется, видимо, потратить немало трудов, чтобы уговорить крымцев на такое соглашение с Портой, — негромко, но выразительно сказала она, скользнув легким взглядом по припудренному лицу Панина.

— Да, дело непростое, — вздохнув, согласился он. — Но это задача вторая… Сперва надобно наш акт с Крымом заключить.

Екатерина снова мысленно похвалила Панина. А вслух сказала:

— Скоро сюда прибудет татарский калга-султан Шагин. Не попытаться ли свершить желаемый акт с ним?

Панин покачал головой:

— Я, ваше величество, поначалу тоже об этом подумал. Но теперь совершенно убежден: именно здесь, в Петербурге, и нельзя сего делать!

— Почему же?

— Оный акт не мог бы тогда быть представлен свету как результат общего и единомысленного желания всех татар… Я полагаю, что следует не теряя времени отправить в Крым от высочайшего двора особу знатного чина и с полной мочью для заключения акта там, на месте… Замечу, что присутствие в Крыму оружия вашего величества и страх татарский перед ним ускорят подписание помянутого документа.

— Пожалуй, вы правы, граф, — сказала Екатерина после некоторого раздумья. — Вот только насчет особы… У нас там господин Веселицкий обитает поверенным. Может, он самолично добьется нужного решения?

Панин опять качнул головой:

— Перед Веселицким мы не ставим такой задачи. Он будет домогаться уступки крепостей… Для такого торжественного акта нужна особа высокого чина.

— Тогда я пожалую Евдокима Алексеевича генерал-поручиком и пошлю в Крым. Он ранее с татарами дело вел — теперь пусть заканчивает… А Веселицкого — в статские советники. Но предпишите ему, чтобы к приезду посольства почва для скорых и удачных трактований была взрыхлена…

После аудиенции у хана прошла неделя. Переводчик Дементьев задерживался в пути и о времени своего прибытия в Бахчисарай не уведомлял. Веселицкий не стал ждать его далее и, как позже написал в рапорте Долгорукову, «пылая ревностью и усердием в исполнении повеления, призвал Бога в помощь и решился дело начать».

Утром двадцать второго октября он пригласил к себе ахтаджи-бея Абдувелли-агу, которому Сагиб поручил вести переговоры, и, усадив гостя за стол, угостив кофе, сказал проникновенно:

— Вся Крымская область и все татарское общество, несомненно, уже ощущают те высочайшие милости, кои ее императорское величество столь щедро мобильно изволила на них излить, доставив вольность и независимость на древних крымских правах и преимуществах. Именно она избавила татарские народы от несносного турецкого ига, под которым они горестно стонали более двух веков…

Продолжая нахваливать императрицу, Петр Петрович воздал должное и Сагиб-Гирею, избравшему для переговоров столь мудрого государственного мужа, которым, безусловно, является Абдувелли-ага.

Ахтаджи-бей в долгу не остался — заверив в истинной и нелицемерной дружбе, он, в свою очередь, рассыпался в комплиментах Веселицкому.

— Не только Крымская область, но и все татарские народы с самого начала войны с Портой многократно убеждались в вашем к нам расположении. И поэтому все усердно желают иметь министром при его светлости хане именно вас. Мы и впредь настроены пользоваться вашими дружескими советами и желаем благополучного пребывания в Бахчисарае.