— Кто?!.. Это же копии.

— А если твоего нарочного, что в Полтаву их повезет, татары в пути задержат?

Веселицкий хотел возразить, что его нарочных крымцы не трогают, но осекся — по лицу Бекира понял, почему тот упорствует. Он отошел в угол комнаты, покопался в своем сундуке и бросил на покрытый толстой скатертью стол два кожаных кошелька.

— За дружбу… и за каждую копию даю по сто золотых!

Бекир деловито взял кошельки, по очереди подкинул их на ладони, ощущая приятную тяжесть, и спрятал в карман.

— Концепты писем при мне. Но дать их я не могу. Я их прочту, а ты сам запиши все, что нужно. Кроме тебя, я никому не доверяю!

Веселицкий подошел к двери, постоял, прислушиваясь, затем вернулся к столу, достал перо, бумагу, чернила и быстро записал содержание писем, нашептанное Бекиром.

Когда эфенди ушел, он позвал Дементьева.

— Смотри! — и указал пальцем на стол, где лежали, подсыхая, бумаги.

Дементьев присел на краешек стула, придвинул поближе свечу, стал читать, время от времени шумно вздыхая и возмущенно покачивая головой.

— А мы-то стараемся, — язвительно сказал он, переводя взор на Веселицкого, — уговариваем. О татарском благополучии рассуждаем… Нет, добром они крепости не отдадут!

— Добром, добром, — передразнил Веселицкий. — Тут дело изменой пахнет! Подлой и коварной изменой… Надо в Полтаву писать! В Петербург! Предупредить надо!

В дверь громко постучали.

— Ну кто еще там?! — вскричал Веселицкий, рывком пряча бумаги под скатерть.

Вошел караульный рейтар, доложил о прибытии нарочного из Полтавы.

— Письма сюда! — приказал Веселицкий. — Нарочного — к Семенову! Пусть на ночлег определит…

Писем было немного. Первым, естественно, вскрыли пакет, присланный из Иностранной коллегии.

Никита Иванович Панин уведомлял, что первого ноября минувшего года за усердную службу ее величеству государыня пожаловала Веселицкого статским советником и назначила действительным своим резидентом при крымском хане и при новой татарской области с ежегодным жалованьем в 2400 рублей, присовокупив к этому единовременную сумму в 3 тысячи рублей на «основание дома». Не остался без вознаграждения и Семен Дементьев, которому суммы определили, конечно, поменьше — 500 и 300 рублей, — но тоже немалые.

Петр Петрович расплылся в самодовольной улыбке. Но она сползла с его лица, когда он дочитал письмо до конца, где Панин выговаривал за то, что в ходе переговоров об уступке крепостей «едва ли вы воспользовались всеми изъяснениями, способами и правилами», кои могли бы привести к достижению желанной цели. А далее Панин приказал формальное домогательство оставить и ждать прибытия в Крым полномочного посла ее величества генерал-поручика Щербинина, который и завершит негоциацию.

Как человек искренне болеющий за порученное дело и теперь отставленный от него, Веселицкий огорчился. Но погрузиться в мрачные мысли ему не дал Дементьев — выскочив в соседнюю комнату, он вернулся с графинчиком желтого вина, быстро наполнил бокалы и, протянув один Петру Петровичу, звонко провозгласил:

— За здоровье господина статского советника!

Приятно улыбнувшись — новый чин ласкал слух, — Веселицкий выпил.

Дементьев наполнил бокалы снова.

— За здоровье ее императорского величества!..

Потом пили за славу русского оружия, за его сиятельство князя Долгорукова, за награждение Дементьева.

На следующий день Веселицкий чувствовал себя прескверно: болела голова, мучила изжога, ныло тело. Через силу он оформил необходимые донесения и письма, и нарочный отправился в обратный путь.

Рапорт о последних событиях в Крыму и Бахчисарае с приложением копий писем Джелал-бея, продиктованных Бекиром, Веселицкий приказал нарочному спрятать понадежнее. И предупредил строго:

— Ежели вдруг татары перехватят — уничтожь! Важного конфидента из петли вынешь!..

В пятницу утром, двадцатого февраля, к Веселицкому заглянул на несколько минут Абдувелли-ага и пригласил на заседание дивана. К немалому удивлению аги, Петр Петрович воспринял приглашение равнодушно: после указания Панина прекратить требование крепостей он не видел необходимости вновь беседовать на эту тему. Поначалу он даже хотел отказаться, сославшись на недомогание, но затем передумал — решил сделать последнюю попытку сломить упорство крымцев.

Диван собрался в неполном составе: отсутствовали хан, Шахпаз-бей и кадиаскер, который, как позже поведал Бекир, вместе с другими чиновными и духовными лицами сидел в соседней комнате. Не было также Джелал-бея, заболевшего глазами, и ногайских депутатов — они редко, лишь в наиболее важных случаях, появлялись в диване. Но вдоль стен разместились более двух десятков знатных ширинских и мансурских мурз.

В гнетущей тишине, чувствуя плохо скрываемое недоброжелательство, Веселицкий пытливо оглядел зал и, придав голосу некоторую возвышенность, сказал:

— Мне доставляет удовольствие видеть себя среди такого представительного собрания знаменитейших старейшин всей Крымской области. Имею честь напомнить почтенному собранию, что в минувшем году я был прислан сюда, дабы не только представлять высочайший двор при его светлости, но и истребовать акт о добровольной уступке Российской империи трех известных городов в вечное владение. Такой уступкой татарский народ наилучшим образом подтвердил бы свою благодарность за ту вольность и независимость, которую ее императорское величество принесла Крымской области… Могу ли я сегодня ожидать благосклонного ответа, который хотя бы частично соответствовал бы милости ее величества?

Ему ответил Мегмет-мурза. Проигнорировав заданный вопрос, мурза спросил, почему отправленные в Петербург депутаты до сих пор там задерживаются.

— Причина их невозвращения заключается в затягивании вами подписания акта об уступке крепостей, — спокойно заметил Веселицкий. — Вспомните, среди четырнадцати пунктов акта, отправленного с депутатами, есть пункт, который предусматривает это.

— Калга-султан написал, что в Крым едет Щербин-паша. Зачем?

— Его превосходительство направлен сюда полномочным послом ее императорского величества.

— Зачем? — снова повторил Мегмет.

— Вы же знаете!.. Чтобы торжественно, со всем необходимым формалитетом подписать договор о вечной дружбе. Но к его приезду акт об уступке крепостей должен быть вами подписан.

— Старейшины желают слышать содержание требуемого акта.

— Я уже многократно присылал его во дворец.

— Старейшины во дворце не живут.

Веселицкий кивнул Дементьеву. Тот достал из портфеля акт и, четко выговаривая слова, прочитал его.

— Находите ли вы что-либо противное магометанскому закону? — спросил Веселицкий.

— В этом зале, по его малости, не смогли разместиться все старейшины, — сказал Мегмет. — Но им тоже следует знать содержание акта. Оставьте его нам.

Дементьев сделал несколько шагов, протянул бумаги переводчику Идрис-аге.

— Но я прошу еще раз разъяснить всем, кто отрекся от Порты, — жестко сказал Веселицкий, — что вольность Крыма и его защищение от турецких происков не могут быть полновесны без уступок известных крепостей!..

Через два дня в дом резидента пришел Темир-ага.

— Старейшины постановили, что уступка противна нашей вере, — сказал он, возвращая акт.

Статский советник Иван Матвеевич Симолин, посланный Паниным в помощь Румянцеву, прибыл в Яссы в конце февраля. Передав генерал-фельдмаршалу рескрипты Екатерины, письма Панина и Чернышева, Симолин, в добавление к написанному, подробно рассказал о плане открытия переговоров.

Румянцеву план понравился, и он в тот же день отправил прусского нарочного, специально приданного Симолину послом Сольмсом, в Шумлу, где располагалась главная квартира верховного визиря Муссуй-заде. Оттуда курьер проследовал в Константинополь, где вручил шифрованное письмо прусскому послу в Турции графу Цегелину. Сольмс, ссылаясь на повеление короля Фридриха II, предлагал Цегелину выступить вместе с австрийским послом Тугутом посредниками в организации переговоров между Россией и Портой.