Совет отверг первый город, поскольку там находилась главная квартира Первой армии — ее пришлось бы переносить в другое место, что могло, по мнению Румянцева, расстроить нынешнее расположение войск и должное управление ими. Из-за обилия войск, находящихся в Бухаресте, этот город также был отвергнут. Остановились на Фокшанах.

— Припекло Мустафу — вот и гордости поубавилось! — воскликнула самодовольно Екатерина, оглядывая членов Совета. И объявила, что вручает ведение негоциации графу Григорию Орлову и тайному советнику Алексею Михайловичу Обрескову.

Возражений не последовало. Только Панин, недовольный назначением Орлова первым послом, остерег:

— Как генерал-фельдцейхмейстер, граф имеет несомненные заслуги в делах военных. Но в политических — должного опыта не приобрел.

Екатерина вступилась за своего фаворита:

— Представлять нашу империю надлежит особе знаменитой и знатной! Что же до опыта, то господин Обресков своим советом всегда поможет графу… Сей конгресс следует обставить со всем достоинством, сходным величия нашего двора!

Совет без обсуждения утвердил сумму чрезвычайных расходов в 50 тысяч рублей.

— В употреблении сих денег, — сказала Екатерина, обращаясь к Орлову, — я полагаюсь с полной доверенностью на вашу, граф, разборчивость. Оставляю вам свободные руки самому определять по состоянию дел и важности момента необходимые платежи.

(Кроме чрезвычайных расходов, послам назначили на «подъем и дорогу» 32 тысячи рублей, добавив по 4 тысячи ежемесячно «столовых денег».)

Размеренное течение заседания едва не нарушили споры о том, какие полномочия дать Орлову и Обрескову — послов или министров, — но Панин легко погасил искру разногласий.

— Не ведая с точностью, в каком из помянутых качеств явятся на конгресс турецкие депутаты, — сказал он, — было бы полезно с нашей стороны снабдить назначенных вашим величеством особ двойными полномочиями на оба сии качества, дабы они ту могли употребить, которая будет согласована с турецкой… Но это не все… Туркам свойствен обычай прилагать к публичным актам одну печать с именем султанским и от других дворов принимать акты, також утвержденные одной государственной печатью. Зная, однако, их переменчивый характер и опасаясь могущих быть от их капризов затруднений, я посоветовал бы дать двойные экземпляры: один — с государственной печатью, другой — с той же печатью и за собственноручным вашего величества подписанием.

Совет признал доводы главы Иностранной коллегии безупречными и утвердил это предложение.

А Екатерина, обратившись к Орлову, настойчиво подчеркнула:

— Вы, граф, проследите, чтоб формалитет был соблюден без малейшего послабления. Конгресс начинайте только в равных с турками качествах!

— Не в карты играть еду, — грубовато бросил Орлов, давая понять, что в вопросах чести и достоинства посольства он уступок не допустит.

Екатерина же продолжила наставление:

— Для лучшего ведения негоциации вам будут вручены бумаги о всех доныне последовавших военных и политических обстоятельствах, что составляют всю связь и цель негоциации между нами, Венским и Берлинским дворами относительно Польши и Порты. В дополнение сей политической картины граф Никита Иванович передаст вам как последний наш с Портой мирный трактат, заключенный в тридцать девятом году, так и все предшествующие трактаты, протоколы конференций и другие публичные акты и записи бывшего в тридцать седьмом году Немировского мирного конгресса[23]. Первые послужат к показанию прежних интересов и правил империи, последние — к распоряжению церемониальных обрядов в Фокшанах…

В конце апреля, когда ненадолго стихли обильные весенние дожди, Алексей Михайлович Обресков выехал в Яссы. Передав Румянцеву подписанное Екатериной рекомендательное письмо, он сразу поинтересовался ходом переговоров в Журже.

— Слава Богу — пронесло, — крестясь, сказал фельдмаршал. А потом неохотно и нескладно поведал об упрямстве турок, о своем решении уступить им в пункте, касающемся кораблеплавания. И коротко закончил: — Симолин вернется — изъяснит подробно.

Статский советник Симолин приехал в Яссы утомленный — он страдал легочной хворью, — вручил Румянцеву утвержденный в Журже акт, одну из копий — Обрескову.

Хрипло подкашливая, Иван Матвеевич обстоятельно рассказал о своих беседах с Абдул Керимом и предупредил:

— Перед прощанием Абдул намекнул, что состав турецких полномочных на конгресс будет изменен. Но кого переменят — он не ведает.

Обресков высказал догадку, что отставят рейс-эфенди Исмаил-бея:

— Он в этой должности состоит недавно, в политике — человек новый, неискушенный. Вероятно, султан Мустафа усомнится, что бей сможет достать полезный для Порты мир… Другое дело Осман! В бытность мою резидентом в Константинополе я многократно виделся с этим почтенным старцем и без лести скажу: умен, хитер, а в политических делах из всех известных мне турок — сильнейший!

— Вы, Александр Михайлович, тоже не лыком шиты, — шутливо заметил Румянцев. — С Божьей помощью одолеете турчина!..

На следующий день Обресков отправился в Фокшаны, С ним отбыли также охранение и инженерные команды, выделенные по приказу Румянцева.

Расположенные на полпути между Яссами и Бухарестом Фокшаны произвели на тайного советника тягостное впечатление своей неряшливой запущенностью. Покосившиеся заборы, приземистые закопченные дома, кривые пыльные переулки, заполненные стаями гогочущих гусей, шныряющими под ногами верткими курами, непереносимые, удушающие запахи навоза, несшиеся с каждого двора, — все это совершенно не вязалось с торжественностью и важностью предстоящего события.

Обресков ругался, обмахиваясь надушенным платочком; бывалые, привыкшие к непритязательной походной жизни офицеры исподтишка посмеивались над ним, а один — в шутку — предложил провести конгресс в лесу:

— Там и воздух свеж, и гусей нет.

Офицеры не утерпели — захохотали.

Обресков круто обернулся, хотел накричать, но запнулся: предложение разбитного поручика ему понравилось. Он даже подумал, что Орлов, любящий ошеломить неожиданным эффектом, останется доволен таким выбором.

Обследовав округу, Алексей Михайлович облюбовал в шести верстах от Фокшан дикий, заросший лес, сделал необходимые распоряжения и уехал в Яссы встречать Орлова.

Инженерные офицеры на больших желтоватых листах бумаги начертили планы, распределили работы. Собранные по командам люди, скинув кафтаны, поплевав на ладони, взялись за топоры, лопаты, пилы.

Первым делом в лесу прорубили широкие прямые просеки, соединившие три очищенные от кустов поляны, выкорчевали пни, засыпали ямы; десятки подвод подвезли желтый речной песок — его лопатами разбросали по просекам, превратив их в аккуратные аллеи. На крайних полянах, находившихся в версте друг от друга, построили два лагеря — русский и турецкий, а на средней поляне — специальный зал для заседаний. Все было сделано крепко, добротно, не на один день.

Весь лес, расчищенный и прибранный, стал похож на огромный ухоженный парк.

Оставив, как того требовал Панин, домогательства об уступке крепостей, Веселицкий обратился к делам разведывательным. Он и раньше не обходил их стороной, но теперь, когда с помощью Бекира открылась тайная переписка Крыма и Порты, выведывание замыслов хана и дивана приобретало особое значение.

Оценивая происходящие события, Петр Петрович чувствовал растущую с каждым днем недоброжелательность мурз к России и не исключал, что ими готовятся неожиданные нападения на здешние русские гарнизоны. Уведомление Долгорукова, что в Крым направляется князь Прозоровский, несколько успокоило статского советника. Но со стороны татар, которые также узнали об этом, дерзостей меньше не стало.

Это подтверждали поступавшие в Бахчисарай рапорты командиров: у Судака татары обстреляли егерей, посланных рубить лес на дрова, и одного убили; нарочного, ехавшего из Балаклавы в Ялту, сбили с лошади, ограбили, забрав письма и оружие; в Кезлеве дважды стреляли в идущего по улице драгуна; у драгун Борисоглебского полка угнали много лошадей; на южном побережье высадились 200 турок, а татары, вместо того чтобы задержать их, как неприятелей, дали воду и пищу.