— Все, господа, — глухо произнес Долгоруков, оглядывая загорелые лица генералов. — Волю государыни и наш долг мы исполнили — Крым покорили и от Порты отторгли!.. Пусть земля будет пухом тому, кто в ней остался. А остальным — честь и слава!.. Готовьте, господа, полки к маршу…

Третьего сентября первые батальоны покинули пределы Крыма.

Долгоруков со своим штабом задержался на три дня: подождал татарских депутатов во главе с Шагин-Гиреем, лично проследил за их отправкой в Харьков, а затем — под охраной пикинерного полка, в сопровождении почетного эскорта, выделенного ханом Сагиб-Гиреем, — проследовал к Перекопу…

Назначенный поверенным в делах России при крымском хане канцелярии советник Веселицкий третью неделю сидел в Перекопской крепости, ожидая, когда подъедут нужные ему люди. Он не хотел начинать переговоры с Сагиб-Гиреем без хороших помощников и уже дважды обращался в Полтаву к Долгорукову с просьбой прислать для ведения переписки канцеляриста Анисимова, служившего ранее под его началом в «Тайной экспедиции», несколько рейтар и офицеров (для охраны и курьерской службы) и обязательно переводчика Семена Дементьева, находившегося ныне в Харькове в ведении Щербинина. Переговоры предстояли сложные, требующие точных переводов, многократной проверки текстов документов. И хотя Петр Петрович понимал по-турецки, но, как сам указывал в рапорте, «в письменные дела вступить с таким народом, каков татарский», без отменного переводчика побаивался. А бывший при нем толмач Степан Донцов турецкой грамоты не знал.

Долгоруков счел просьбу Веселицкого заслуживающей внимания, написал Щербинину, но Евдоким Алексеевич отказал, ссылаясь на то, что Дементьев нужен ему самому для переписки с татарами, поскольку второго своего переводчика Андрея Константинова он посылает в ногайские орды к подполковнику Стремоухову.

Долгоруков, обозлившись, прислал ордер с приказом немедленно отпустить Дементьева в Крым, а письма, что будут приходить от татар, велел пересылать для переводов к Якуб-аге в Полтаву.

Ослушаться приказа Щербинин не посмел — скрепя сердце велел Дементьеву собираться в дорогу.

Веселицкий знал об обоюдной неприязни генералов, но не предполагал, что они могут затеять препирательства из-за переводчика, затягивая тем самым начало переговоров с крымцами.

Во вторую неделю октября, так и не дождавшись Дементьева — остальные люди уже прибыли в Перекопскую крепость, — советник выехал в Кезлев.

Окруженный каменной стеной с приземистыми, похожими на бочки круглыми башнями, Кезлев еще недавно был одним из крупнейших торговых городов Крыма, чему в немалой степени способствовало его удачное местоположение на берегу широкой песчаной бухты. Десятки больших и малых кораблей шли сюда с товарами из Очакова и Кинбурна, румынских земель и Турции. Эти же корабли увозили в разные края доставленные в Кезлев российскими купцами, запорожскими казаками, прочим торговым людом хлеб, пушнину, железо в прутьях и пластинах, медь, тонкие и толстые холсты, икру паюсную и свежепросольную, рыбью кость, щетину, соленую и вяленую рыбу, канаты, веревки, разную посуду, литые и маканые свечи, масло конопляное, льняное, коровье, галантерейные вещи.

Война изменила жизнь и облик города: исчезли из бухты корабли, закрылись многие лавки, кофейни, улицы обезлюдели. Между солдатами русского гарнизона и татарскими обывателями участились ссоры, перераставшие подчас в открытые стычки.

Октябрьские холода, торопливой волной накатившие с севера на полуостров, затруднили проживание солдат: гарнизон не успел заготовить к зиме нужное количество дров, а татары, проживавшие в городе и окрестностях, отказывались их продавать. Замерзшие солдаты, пропустив на последние копейки стаканчик-другой водки, разъяренно врывались в дома, зло и сосредоточенно избивали сопротивлявшихся хозяев, затаскивали в сараи их жен и дочек, что постарше, наскоро, гурьбой насильничали, а затем подчистую, словно метлой, вычищали дрова, хворост, сено, съестные припасы.

Татары открыто выступать боялись, но по темному времени действовали решительно: одинокий подвыпивший солдат, заблудившийся в узких кривых улочках Кезлева, в гарнизон не возвращался. Посланные на розыск команды находили его, полуживого, растерзанного, лежащим без чувств в грязной канаве.

Все чаще в городе посвистывали быстрые стрелы, хлопали в ночной тишине одиночные выстрелы, лилась кровь.

Опасаясь визитов нежданных гостей, Веселицкий приказал рейтарам неусыпно сторожить дом; лошадей, карету и повозки, составлявшие его небольшой обоз, он предпочел отдать под охрану гарнизона.

Задерживаться надолго в растревоженном городе Петр Петрович не хотел, но и ехать в Бахчисарай было страшновато: боялся, что татары, обозленные выходками солдат, нападут в пути. Подумав, он послал одного из местных греков к хану с уведомлением о своем приезде и с просьбой прислать охрану.

Спустя три дня, когда грек вернулся вместе с ханским булюк-башой и десятком воинов, Веселицкий без промедления покинул негостеприимный Кезлев…

Зажатый между невысоких голокаменных гор, воткнув в небо тонкие свечи минаретов, осенний Бахчисарай был тих, неприветлив, жалок. Пахнущие сыростью и холодом порывы ветра гнули деревья, срывали с мокрых оголенных ветвей последние листья. Серые рыхлые тучи сочились колючим моросящим дождем. Грязные ручьи бежали по узким улицам, стекая в бурлящую мутную Чурук-Су.

Повинуясь указаниям булюк-баши, обоз Веселицкого проехал по главной улице, свернул в сторону и, миновав два-три двора, остановился у забора, сложенного из неотесанного камня.

— Здесь будешь жить, — сказал Веселицкому булюк-баша, указывая скрюченным пальцем на дом.

— А хозяин где?

— Нет хозяина, — коротко ответил баша, разворачивая лошадь.

Когда он скрылся за поворотом, Петр Петрович вошел в дом, не торопясь осмотрел две небольшие комнаты, выбрал одну — выходившую окошком в сад — для себя и приказал разгружать багаж.

К вечеру, благодаря стараниям слуг и рейтар, вычищенные и вымытые комнаты приобрели вполне сносный европейский вид: на окнах — занавесочки, на столах — скатерти с кистями, у стен — сундуки с одеждой и прочими необходимыми вещами, в углу — иконка в серебряном окладе.

Утром четырнадцатого октября Веселицкий, взяв в свиту толмача Донцова, вахмистра Ивана Семенова и прапорщика Алексея Белуху, в сопровождении двух десятков татар, шествовавших впереди, направился на аудиенцию к Сагиб-Гирею.

Наслышанный о красоте дворца крымских ханов, Веселицкий представлял его восьмым чудом света, но, увидев вблизи, испытал сильное разочарование. Дворец поражал своим великолепием лишь весной и летом, когда утопал в зелени листвы и радужных красках цветов. Сейчас же, поздней осенью, измокший и унылый, он был далек от сказочных восточных красот.

Веселицкий ахнул только тогда, когда вошел в комнаты и залы. Вот здесь действительно было чудо! На полу, над дверьми расползались золотистые вязи мудрых изречений из Корана; разноцветные изображения цветов, плодов, разных фигур сплошным ярким ковром покрывали стены; красные, зеленые, желтые, синие оконные стекла окрашивали комнаты мягким таинственно-завораживающим светом.

Петр Петрович — насколько позволяло приличие — покрутил головой, разглядывая очаровывающую красоту, но как только рослые капы-кулы распахнули двери в зал — подтянулся, поправил шляпу и шагнул вперед.

Сагиб-Гирей выслушал приветственные слова, принял саблю, соболью шубу, другие подарки, приказал принести кофе, шербет, курительные трубки.

— Не велел ли предводитель русской армии передать мне письменные послания? — спросил хан, кутая лицо в табачный дым.

Письма лежали в портфеле Веселицкого, но Петр Петрович решил повременить с их вручением.

— Послания вашей светлости должен подвезти мой переводчик… Я ожидаю его со дня на день.