Что Роланду, когда он возвратился под испанский кров свой, предстояло быть обманутым в предположениях об ожидавшем его счастьи, это было естественным последствием такого брака, потому-что Роланд, не смотря на видимую сухость солдата, обладал утонченной, может-быть отчасти и лишней, чувствительностью, свойственной характерам по преимуществу поэтическим. Когда прошло первое очарование любви, оказалось, что мало могло быть общего между его возвышенным умом и женщиной, отличавшейся от него совершенным отсутствием всякого воспитания и резко-выдававшимися национальными воззрениями и привычками, однако разочарование вероятно было глубже того, какое обыкновенно сопровождает такие браки, потому-что, вместо того, чтобы увезти жену в свою старую башню, (переселение, которому вероятно она стала-бы сопротивляться до последней крайности), он скоро после своего возвращения в Испанию, не смотря на свое увечье, принял военный пост, предложенный ему королем Фердинандом. Рыцарские правила и незыблемая преданность Роланда законным государям, помимо всяких рассуждений, привязали его к службе престола, восстановленного английским оружием.
Пылкий дядя воротился к своим пенатам не переставая жить надеждами. Его сын был уж не ребенок и след., естественно должен был перейдти на его попечение. Восхитительное занятие! – При этой мысли, его семейный кров опять улыбался ему.
Теперь взгляните на самое пагубное обстоятельство этого союза.
Отец Ракуны происходил от того странного таинственного племени, которое в Испании отличается столькими особенными чертами от племен одного с ним происхождения, населяющих более-образованные государства. Гитано, или испанский цыган, – не только бродяга, встречающийся в наших селениях и около городов: удерживая отчасти многие начала, не совместные ни с какими законами, и склонность к хищничеству, он часто переселяется в города, где пускается в разного рода промыслы, и нередко богатеет. Богатый Гитано женился на Испанке: жена Роланда была плод этого союза. Гитано умер, когда Рамуна была еще очень-молода, и влияние её родственников с отцовской стороны не отозвалось на её молодости. Но хоть её мать сохранила свою религию и воспитала Рамуну в тои же вере, убегая безбожного суеверия Гитанов, и по смерти мужа совершенно отделилась от его племени, но её сношения с её собственными родственниками и соотечественниками то же прекратились. Между-тем как она старалась возобновить их, её состояние, которое одно еще могло-бы позволить ей рассчитывать на успех такого предприятия, рушилось, так что она осталась совершенно-одна, и, в отсутствие Роланда, не могла найти никого, чтоб оживить одиночество Рамуны. Но покуда дядя еще находился на службе Фердинанда, вдова умерла, и тогда Рамуну окружили одни родственники её отца. Они не пытались отыскивать своих родственных прав, покуда её мать была жива, но теперь они. Делали это из привязанности и ласки к её сыну. Такой поступок их разом открыл им дом и сердце Рамуны. Нянька-Англичанка, (которая, не смотря на все то, от чего этот дом был невыносим для нее, из одной сильной любви к вверенному ей ребенку до конца исполняла свою обязанность), умерла несколько недель после матери Рамуны, и тогда уж ничто не могло противиться влиянию тех вредных деятелей, которым подвергался наследник честного, старого дома Какстонов. Но Роланд возвратился в свой дом в расположении быть довольным всем. Он весело прижал жену к груди, мысленно упрекал себя в том, что выносил слишком-мало, а требовал слишком многого, и обещался теперь быть умнее. Он был в восхищеньи от красоты, ума и гордой осанки мальчика, который играл его темляком, и убежал с его пистолетами как-бы с добычей.
Узнав о приезде Англичанина, родственники Рамуны перестали посещать дом; но они любили мальчика и он любил их, и между им и его полудикими сверстниками, хоть и тайно, но тем не менее часто были свидания. Роланд мало-по-малу открывал глаза. Когда, свыкнувшись с ним, мальчик забыл прежнюю осторожность, вызванную страхом и хитростью, Роланд был несказанно поражен смелыми правилами сына и его окончательною неспособностью понимать простую мораль и прямую честь, которые английский солдат считал врожденными всякому и дарованными свыше. Скоро после этого Роланд открыл, что в его хозяйстве происходит систематический грабеж с помощью его жены и участием сына, в пользу ленивых брави и распутных бездельников. Человек более-терпеливый, нежели Роланд, был-бы выведен из себя таким открытием; рассудительного оно-бы поразило. Он поступил очень-естественно (в сущности может-быть и слишком настойчиво, не приняв в расчет недостаток образования и пылкия страсти своей жены), тут же велел ей сбираться к отъезду и прекратить все сношения с её родственниками.
На это последовал резкий отказ; но уступить в этом было не в духе Роланда, и, наконец, притворная покорность и раскаянье смягчили его негодование и вызвали его прощение. Они уехали за несколько миль от места, где жили прежде, но куда-бы ни переместились они, везде следовало за ними тайно несколько человек, и кнесчастью худшие из этого отверженного племени. Как ни была сильна прежняя любовь Рамуны к Роланду, она должна была миноваться вследствие совершенного отсутствия сочувствия между ними и разлуки, всегда возобновляющей сильную привязанность, но уничтожающей уже ослабшую. Мать и сын обожали друг друга всею силой могучей и дикой природы. И при обыкновенных обстоятельствах тщетно истощается влияние отца на сына-ребенка, если мать возьмется противодействовать ему, что же мог теперь, в этом жалком положении, честный, но сухой и отчасти грубый Роланд, (разлученный с сыном в самую восприимчивую пору его детства), противупоставить сильному влиянию матери, которая потворствовала всем порокам и удовлетворяла все желания своего баловня?
С отчаяния у Роланда сорвалась угроза, что если будут продолжать сопротивляться ему, он сочтет обязанностью удалить сына от матери. Эта угроза ожесточила против него и сына и мать… Жена описывала Роланда сыну как тирана и врага, как человека разрушившего счастье, которым они наслаждались один в другом, которого строгость доказывала, что он ненавидел своего сына; и мальчик верил ей. В доме Роланда составился тесный союз против него, обороняемый хитростью, этою силою слабых.
Не смотря на все это, Роланд никогда не забывал ни нежной заботливости, с которой молодая сиделка ходила за раненным, ни любви, которая, в то время, была искренна, хот и происходила не из чувств не изменяющихся мы от забот, ни от слез, и о которой шептали ему в-дни-оны чудные уста. Эте мысли непременно должны были становиться между его чувствами и его суждением, чтобы сделать его положение еще более горестным и еще больше растерзать его сердце. И если, побужденный чувством долга, составлявшим главную силу его характера, он мог-бы решиться выполнить угрозу, во всяком случае человеколюбие заставляло его выжидать: Рамуна скоро опять должна была сделаться матерью. Родилась Бланшь. Как мог он отнять младенца от груди матери, или предоставят дочь тому вредному влиянию, от которого он только с страшным усилием мог избавить сына?
Бедный Роланд! не удивительно, что глубокие морщины изрыли твой лоб, а волоса твои поседели прежде времени!
Ксчастью, может-быть и для всех, жена Роланда умерла, покуда Бланшь была еще ребенком. Она заболела горячкой и умерла в беспамятстве, прижимая к груди сына и моля св. угодников защищать его от жестокого отца. Как часто восноминание об этом смертном одре тревожило сына, и оправдывало его убеждение, что не было родительской нежности в сердце того, который теперь единственная его защита от света и от «ударов неумолимой бури!»[25] Бедный Роланд! Я знаю, что при резком, ненавистном разрыве этех священных уз, ты в своем добром великодушном сердце позабыл всю их тягость; тебе опять виделись нежные глаза, склонившиеся над ранненым чужеземцем, слышалось в тихом шепоте признание в той страстной немощи, в которой женщины юга не стыдятся сознаваться. И теперь все это кончилось с криками ненависти и взорами выражавшими ужас!
