Долговременная опытность дяди не обманулась: и почтальону отвечало сначала одно молчание; свет быстро перебегал по окнам, как будто кто-нибудь ходил в доме. По поданному Роландом знаку, почтальон постучал еще – и еще раз; наконец, в слуховом окошке показалась голова, и какой-то голос сказал:

– Кто там?.. что надо?

– Я почталион из гостиницы Красного Льва; мне нужно видеть лакея, что приехал в коричневой карете: я кошелек нашел.

– А, только-то… подожди маленько.

Голова скрылась; мы подползли под высунувшиеся наружу балки дома; мы слышали, как отнимали запор; дверь осторожно отворилась; я сделал скачек и уперся в нее спиной, чтобы впустить Роланда.

– Эй, помогите!.. воры… помогите, – громко кричал какой-то голос, и я чувствовал, что рука ухватила меня за горло; в тесноте, я махнул на удачу, но не без последствии, потому-что за моим ударом послышался стон и ругательство.

Роланд, между тем, набрел на лучь света, падавший через щель двери, выходившей в сени; руководимый им, он пробрался в ту самую комнату, в окнах которой, как видели мы со двора, свет переходил с места на место. Когда он отворил дверь, я влетел вслед за ним в горницу, что-то в роде гостиной, и увидел двух женщин: одна из них была мне незнакома (должно быть это была сама содержательница гостиницы) другая – изменница горничная. Их лица выражали ужас.

– Где мисс Тривенион? – спросил я, бросившись к последней из них.

Вместо ответа женщина страшно завизжала. В это время показался еще свет с лестницы, против самой двери, и я услышал голос, в котором узнал голос Пикока, кричавший:

– Кто там? Что случилось?

Я кинулся к лестнице; увесистая образина (трактирщика, оправившегося от моего удара) на минуту заградила мне дорогу, но тут же была мною повергнута долу. Я взобрался вверх по лестнице; Пикок, узнавший меня, отступил, погасив при этом свечку. Брань, ругательства, визг раздавались в темноте. Посреди всего этого я услышал вдруг слова: «сюда! сюда! помогите!» Это был голос Фанни. Я стал пробираться вправо, откуда мне послышались слова; но получил сильный удар. Ксчастью он попал на руку, которую я протянул, как обыкновенно протягивают руку, когда ищут дороги в темноте. Ктому же это была не правая рука, и я схватился с моим противником. Тут подоспел Роланд со свечкой; при виде его, мои противник, который был не кто иной, как Пикок, вырвался от меня и проскользнул-было к лестнице. Но здесь капитан схватил его своей железной рукой. Не опасаясь за Роланда, когда ему приходилось ведаться не больше как с одним неприятелем, и думая только о спасении той, чей голос опять доходил до меня, я уж (прежде чем погасла свеча дяди Роланда в его схватке с Пикоком) разглядел дверь, в конце корридора, и с розмаха полетел на нее: она была заперта, но затрещала и покачнулась от моего натиска.

– Не подходите, кто бы вы ни были! – закричал голос изнутри комнаты; но это был не тот, крик отчаянья, который направлял мои шаги. Не подходите, если вам жизнь дорога!

Этот голос, эта угроза удвоили мои силы; дверь слетела с петель. Я стоял в комнате. Я увидел Фанни у моих ног, хватавшую мои руки; потом она встала, оперлась на мое плечо и тихо произнесла:

– Я спасена!

Передо мною, с лицом, обезображенным от гнева, с глазами, буквально горевшими диким огнем, раздутыми ноздрями и растворенным ртом, стоял человек, которого я звал Франсисом Вивиен.

– Фанни… мисс Тривенион… что это за обида?.. Что за злодейство? Вы не по собственной воле сошлись здесь с этим человеком… о, говорите!

Вивиен выскочил вперед.

– Не спрашивайте никого кроме меня, оставьте эту леди… она моя невеста… она будет моей женой.

– Нет, нет, нет… не верьте ему, – кричала Фанни – я была обманута моими людьми… меня привезли сюда, я не знаю как! Я слышала, что отец мои болен; я ехала к нему; этот человек встретил меня здесь и осмелился…

– Мисс Тривенион… да, я осмелился сказать, чтолюблю вас.

– Защитите меня от него! вы защитите мема от него?

– Нет, мисс Тривенион, – сказал за мною торжественный голос, – я требую права защитить вас от этого человека; я теперь защищу вас рукою, которая должна быть неприкосновенна даже для него, я, который с этого места призываю на его голову… проклятие отца. Обличенный соблазнитель, преступивший священный долг гостеприимства, ступай, иди по пути к уделу, избранному тобой; Бог смилуется надо мной и даст мне сойдти в могилу прежде чем ты кончишь жизнь на каторге или – на виселице.

Мне стало дурно, по жилам пробежал мороз, я отшатнулся и искал опереться о стену. Роланд обнял рукою Фанни, а она, слабая, дрожа, прильнула к его широкой груди и со страхом смотрела ему в лицо. И никогда не видал я в этом лице, изрытом страданием и омраченном неизъяснимою горестью, такого величественного выражения, не смотря на гнев и отчаянье. Следя за направлением его глаз, темных и неподвижных, как глаза человека, предрекающего будущность или прорицающего чью-нибудь участь, я трясся, глядя на сына. Он опустился и дрожал, как будто проклятие уж исполнилось: смертная бледность покрыла его щеки, которые обыкновенно цвели ярким, румянцем детей востока, колени стучали одно о другое. С слабым криком страдания, похожим на крик человека, которому наносят последний, смертельный удар, он закрыл лицо обеими руками, ноги сто подогнулись, и он остался недвижим.

Бессознательно выступил я вперед и стал между отцом и сыном, сказавши тихо:

– Пощадите его! посмотрите, как его давит его собственное сознание.

Потом я подошел к сыну и шепнул ему;

– Ступайте, ступайте; преступление не было совершено, и можно будет уничтожить проклятие.

Но слова мои затронули ложную струну этой темной и строптивой души. Молодой человек отнял руки от лица и гневно и нагло поднял голову. Он оттолкнул меня в сторону и громко сказал:

– Прочь! я ни за кем не признаю власти над моими поступками и над моей участью; я не допускаю посредников между этой леди и мной. Сэр, – продолжал он, грозно смотря на отца, – сэр, вы позабыли наш договор. Связь наша разорвана, ваша власть надо мной уничтожена; я не ношу больше вашего имени, для вас я был и продолжаю быть как-бы мертвым. Я отказываю вам в праве становиться между мною и тем, что для меня дороже жизни. О (при этом он протянул руки к Фанни), мисс Тривенион, не откажите мне в одной просьбе, в чем-бы вы меня ни обвиняли. Позвольте мне видеть вас на-едине хоть на одну минуту, позвольте мне доказать вам, что если был я преступен, то не из тех низких видов, которые мне здесь приписывают, говоря, что я будто-бы хотел соблазнить богатую наследницу; нет, а хотел тронуть женщину; поймите вы меня!

– Нет, нет; – говорила Фанни, прижимаясь ближе к Роланду, не оставляйте меня. Если он точно, как кажется, ваш сын, я прощаю его; но велите ему уйдти, мне страшен его голос!

– Неужели вы-бы в самом деле хотели уничтожить во мне воспоминание о связи, которая существует между нами – сказал Роланд глухим голосом, – неужели вы-бы хотели, чтобы я, видя в вас только низкого вора и обманщика, выдал вас в руки правосудия, или растянул у моих ног. Ступайте, и пусть спасет вас это воспоминанье!

Я было опять подступился к преступному сыну; но он опять уклонился от меня.

– Я один, – сказал он, скрестивши руки на груди, – имею право распоряжаться в доме; все те, которые в нем находятся, должны исполнять мои приказания. Вы, сэр, которые цените так высоко славу, имя и честь, как же вы не видите, что вы их оти я я и-бы навсегда у этой леди, которую вы хотите защитить от моей позорной привязанности? Как примет свет повесть о спасении мисс Тривенион?.. О простите меня… мисс Тривенион… Фанни… простите меня! я схожу с ума, только выслушайте меня на-едине… меня одного, а там, если и вы скажете «прочь!» я без ропота подчинюсь вашему приговору; я не признаю судьи, кроме вас.

Но Фанни прижималась все ближе и ближе к Роланду. В эту минуту услышал внизу шум голосов и топот, и, думая, что соучастники этого заговора опять собрались с духом, может-быть для того, чтобы идти на помощь своего руководителя, я потерял сострадание, смягчавшее во мне ужас, произведенный на меня преступлением молодого человека, и недоумение, в которое привело меня, его сознание. По-этому я теперь так схватил Вивиена, что он не мог уж у меня вырваться, и сказал ему сухо: