– В душ? – спросила я. – Я лично знаю, что мне надо помыться.

Моя одежда уже кучкой лежала на полу, когда она еще только снимала туфли. Ванная у нас была маленькая, с большими зеркалами.

Вик пришла через несколько минут. Она была обнажена и прекрасна.

– Ты не против, если я присоединюсь?

Еще бы я была против! Спросила, не сделать ли воду похолоднее: я люблю, когда она очень горячая. Она ответила, что так хорошо. Там нашлась пластиковая бутылочка с гелем для душа, я выдавила немного и намылила ее.

Без одежды она выглядела еще лучше. Она безостановочно целовала меня. Я взяла в ладони ее лицо, оно было маленьким, с узким подбородком. Интересно, ей, наверное, странно видеть так близко перед собой лицо другой женщины… Мой язык пропутешествовал по каждому дюйму ее лица, шеи, плеч. Ушки у нее были маленькие и нежные. Теперь, на свету, я могла ближе рассмотреть ее татушку – это оказалась лилия. Почему лилия? Момент казался неподходящим, чтобы спрашивать. Мой язык спустился ниже, к ее груди. У нее были стоячие соски – как раз такие, которые так здорово покусывать.

Пар быстро заполнил ванную. Встав на колени, я намыливала ее торс, невероятные груди, такие тяжелые, что они выскальзывали из моих ладоней. Маленький шрам на внутренней стороне бедра, нежные, лиловато– серые следы растяжек. Ноги длинные и все еще стройные. Я одновременно завидовала ей и возбуждалась. Волосы на лобке у нее оказались нестрижеными и покрывали пах. Вик потянула меня за волосы, но я не поднялась. Раздвинула ей ноги и провела между ними пальцем. Губы у нее были темные, выпуклые, они уже начали наливаться и повлажнели. Я осторожно мыла ее. Только слегка касаясь, только исследуя. Наклонилась так низко, что в зеркале было видно одно ее отражение. Лицо ее – та еще картинка, смесь удивления, любопытства и удовольствия.

– Посмотри на меня.

– Я смотрю.

– Какого цвета у меня глаза?

– Они прекрасны…

Мы вытерли друг друга и отправились в постель. Она была маленькая, как девчонка, и без косметики выглядела на несколько лет моложе. Меня всегда смущает то, что я до сих пор выгляжу как подросток. Я склонилась к ней, стоя на коленях, и она приподняла навстречу мне бедра, с вопросом в глазах. Сказала, что у нее это первый раз с женщиной.

Когда я оказалась между ее ног, у меня возникла странная хмельная мысль, как вспышка – что-то вроде гинекологического любопытства. Я вот-вот трахну чью-то мать. Раньше я такого не делала, по крайней мере – сознательно. Новая веха в жизни… Этот момент мелькнул и исчез, и я погрузилась в эти заросли, ее руки снова были в моих волосах, но теперь тянули меня вниз, а не наверх.

Что я могу сказать тебе, читатель? Мой дневник – не курс полового просвещения.

Ты знаешь, что там есть и что надо делать. А может, и не знаешь – и ищешь советов. Боюсь, не так-то много я могу тебе дать. Прошу прощения, но я просто родилась с необходимым снаряжением и некоторое время посвятила исследованию своего собственного аппарата.

Клиторальная стимуляция, оральное наслаждение? Это даже не прелюдия! Я могу заставить женщину кончить при помощи мизинца, ее подколенной впадины и выдоха в нужное время. Ты бы бомбил ее киску день за днем без всякого результата.

Если тебе от этого станет лучше, то знай: я искренне считаю, что мужчинам следовало бы разрешить делать минет другим мужчинам, строго на дружеской основе. В конце концов, откуда женщине знать, чего на самом деле хочет от минета мужчина?

– Не покидай меня никогда, – вот что мы, девушки, говорим, когда напьемся.

Я улыбнулась:

– Я здесь, рядом.

– А что будет завтра?

– Разберемся завтра, когда оно настанет.

Она была счастлива, целуя меня. Казалось, ее восхищали мои груди, гораздо меньшие, чем ее собственные. Она попросила меня показать ей, как я мастурбирую, и смотрела на мое влагалище целую вечность.

– Хочу увидеть, как ты выглядишь, когда кончаешь, – сказала она, и я рассмеялась.

Мы имели друг друга долго-долго, хотя было уже поздно и обе устали. Ее ноги оплели мою левую, моя правая рука зарылась в ее густые волосы. Запах у нее был темный и теплый, грибной. Влага стекала меж ее ног на внутреннюю часть моего бедра.

Позже мы заснули, обнявшись в постели. В комнате было жарче, чем она привыкла, так что спали мы без покрывал. Когда настало утро, я поднялась, чтобы принять душ и вскипятить чайник. Когда вернулась в комнату, она была еще полусонная.

– Кофе или чай? – спросила я.

– А настоящее молоко есть?

– Есть.

– Тогда чай, пожалуйста.

Сидя на краешке дивана, я смотрела, как она мелкими глотками прихлебывает горячий чай. Она протянула руку и включила телевизор. Мультики и новости. Я беспокоилась, как она вернется в отель, ведь ее ждали дети. Лицезрение мамы, спотыкающейся с похмелья, с волосами во все стороны, может оставить травму на всю жизнь. С другой стороны, у нее же отпуск.

– Какие планы на сегодня?

– Собираюсь не выходить из номера и заказать омлет, лосося и шампанское. Мы приехали сюда только ради детей, в конце концов. Мне тоже нужно расслабиться, и песок в волосах – не мой идеал хорошего отдыха.

– Путешествовать по миру с обслуживанием в номер – однако! Неплохое основание для того, чтобы завести ребенка!

– Это только раз в год. Обычно это я встаю засветло и набиваю им животы шоколадными шариками.

– М-м-м, тоже неплохо звучит. Тебе заказать такси?

– Спасибо, я поеду на автобусе.

– Я провожу тебя до остановки.

Хмм, возможно, учитывая мои обширные интересы, имеет смысл выучить больше испанских слов для половых актов.

Придется спрашивать Томаса. Составить план.

Испанский продвигается, но медленно. Сегодня выучила, как будет «еврей» (judio), и спросила Томаса, к какой религии он себя относит (католицизм, естественно). Думаю, если бы я была христианкой, то выбрала бы именно эту ветвь. Девственные священники, Ватикан, пресуществление вина в кровь: мне сложно уверовать в главную теорию, стоящую за всем этим, но, черт возьми, экипировка у них лучше всех. Я борюсь со словами, пытаясь сказать Томасу, что понятие еврейства в той же мере относится к культуре, как и к религии. Он кивает. Он понимает.

– Скучаешь по дому? – спрашивает Томас.

– Не очень.

Я всегда чувствовала себя чужой в чужой стране. Тот факт, что здешние люди знают, что я туристка из далеких краев, не волнует меня, потому что, как я понимаю теперь, я привыкла к такому же отношению дома.

Я могу не обращать внимания на любопытные взгляды в Англии до тех пор, пока кто-нибудь не спросит, как меня зовут. «Откуда ты?» – следует вопрос. «Отсюда», – говорю я им. Бесполезно. Помню одного хозяина магазинчика в Йоркшире, который замешкался, пропуская через машинку мою платежную карту. Я спросила, в чем проблема. «Не вижу на вас обручального кольца», – говорит он. «А с какой стати оно должно у меня быть?» – поинтересовалась я. Но потом поняла. Дело в фамилии, в которой нет ничего даже отдаленно английского, которая не монтируется с моей физиономией. А тут еще моя матушка зачем-то одарила меня таким же странным имечком, ей под стать.

Официанты в польском ресторане в Лондоне никогда не обращаются ко мне по-английски; учитывая мое имя и внешность, они пришли к выводу – почти правильному, – что я «своя». Карьера в МИ-5 для меня была невозможна: все мои бабушки и деды родились за границей.

По крайней мере, здесь презрение местных к туристам выражается открыто. Молодые люди в спортивных машинах не могут решить, проносясь мимо меня, – то ли одобрительно свистнуть, то ли выкрикнуть оскорбление. Я могу с этим справиться. Я могу справиться с тем, что выгляжу по-другому и относятся ко мне по-другому. Чего я не могу вынести – того же отношения дома, где все подряд предаются пустым словоизлияниям на тему политкорректности и при этом не возбраняется сказать, что в человеке есть «нечто нездешнее».