Мы обнялись.

— Прячьте женщин и баб! — трагически прогнусил я. — Прибыла тяжелая кавалерия!

Профессор успокоил:

— Без паники! Женщина друга для меня не женщина.

Вот же язва московская! Я мгновенно помрачнел:

— Эй, это ты про кого?

Он сердечно ткнул меня в бок так, что я едва не присел, и добродушно ухмыльнулся:

— Не психуй. Конечно, я имел в виду тебя, кого же еще…

И оба мы вдруг замолчали, словно тень Серого, подобно призраку отца Гамлета, внезапно появилась рядом с нами.

Первым опомнился Профессор — передёрнув плечами, опять потянулся за стаканом, а я, глядя на его перекатывающиеся под курткой мышцы и холеные кулаки, подумал, что, невзирая на то, что он на пять лет старше, не хотелось бы иметь его в качестве врага… Да он и другом-то был… достаточно опасным.

Мы сели. Он в свое кресло, а я в другое, напротив.

— Рад видеть тебя, старик, — сказал он. — Честное слово, рад!

Как принимающая сторона я не мог остаться в долгу.

— Аналогично. — И совершенно не покривил душой: при любом раскладе Профессора лучше иметь рядом, нежели за спиной.

— Слушай! — вдруг встрепенулся он. — Ну а все же где обещанные женщины? Я, между прочим, потому только и прилетел. Дай, думаю, отвлекусь, увлекусь, развлекусь…

Хотя я прекрасно помнил, что не обещал нашему востоковеду никаких женщин, но говорить об этом не стал: сие его ритуальные элементы игры, и мне они отлично знакомы. Как, впрочем, и ему мои.

Почесал затылок.

— Да имеется тут пара-тройка… — Вспомнил о Ларисе. — Правда, одна сейчас недоступна. Намедни сдал под охрану.

— Ты бугор, тебе виднее, — хмыкнул он. — А вторая?

Хмыкнул и я:

— Вторая?.. Вторая, брат, сумасшедшая.

— Господи Иисусе! — всплеснул он руками. — Аллах акбар! Ну, ты даешь!

Я тяжело вздохнул:

— Ничего не попишешь — производственная необходимость. — Добавил: — Правда, есть еще и третья, но она… Ты Клеща знал?

Он нахмурился:

— Погоди-погоди… Знаком-то не был, но… — Пристально уставился мне в глаза: — Эй, товарищ студент, а это часом не он тут в прошлом году дуба дал?

Я отвел взгляд.

— Он. — Поморщился: — Ну а у него осталась вдова…

Профессор звонко шлепнул себя по лбу:

— Постой, кажется, догадался! Ты — извращенец. Только вот странная специализация — по вдовам. Прямо настоящее некро… муже… ложство какое-то!

— Дурак! — обиделся я. — Я же не с мертвыми мужьями, а с живыми женами!

Он поправился:

— Извини. Тогда — некро… муже… женоложство. Но за каким, интересно, хреном тебя к ней занесло?

Я насупился.

— Помочь хотел, денег дать…

— Ну и помог? Дал?

— Дал, — огрызнулся я. И показал на дверь: — Смотри не брякни!

Профессор картинно вцепился себе в горло:

— Обижаешь, могила! Ну и ничего она?

Я на секунду нырнул в воспоминания о прошлой ночи.

Вынырнул.

— Очень даже ничего.

— Шепни адресок, — потребовал он.

— Фигу. Первым делом самолеты. Вот отлетаем, тогда шепну.

Он возмутился:

— А сам?

— Карма проклятая… — вздохнул я и резко сменил тему: — Да, а как тебе мой пёс?

Профессор кивнул:

— Впечатляет. Интересно, сам додумался или подсказал кто?

Я снова мотнул башкой на дверь:

— Подарили. Ее отец. Щенка в прошлом году.

Профессор развел руками:

— Ну-у, от е ё отца я и крокодила бы принял. "Джон" — это, разумеется, Леннон?

— Разумеется.

Некоторое время он молчал. Зато потом выдал:

— А я тогда себе Пола когда-нибудь заведу.

— Заводи-заводи! — обрадовался я. — Могу, между прочим, протекцию составить (кстати, вспомнил о Герде). Отдадим по дешёвке.

Он возразил:

— Не, я догов люблю. Да и шерсти от них меньше… — И вдруг посмотрел на часы: — Чёрт, куда же запропастился Кузнец?

Я тоже посмотрел.

— Сам удивляюсь. Слышь, а не мог он тово?.. — Щёлкнул по кадыку.

— В честь чего это? — удивился Профессор. — Стебанутый он, что ли? И потом, мы же с ним по телефону говорили, всё чин-чином. Правда, параллельно со мной он там еще с бабой какой-то ругался.

— Сожительница. Совсем молодая девка.

Профессор достал из куртки пачку "Винстона".

— Здесь курить-то можно?

— Понятия не имею. Да кури, только пепел на пол не стряхивай.

— Я скорее тебе в карман стряхну! А-а, вон и пепельница. Что, съел?

— Съел, — признал я. — Тогда и я тоже…

Мы вальяжно дымили, стряхивали пепел в пепельницу, а я все ждал, когда же высокоученый хрен заговорит о главном. Мне почему-то хотелось, чтобы первым начал он, но, когда он действительно начал, я едва, как выражается один мой знакомый, не опростохвостился.

Профессор спросил спокойным, абсолютно равнодушным и будничным тоном:

— Так говоришь, сорок семь?

— Чего — сорок семь? — не воткнулся я.

— Да бриллиантов, — небрежно пояснил он, и я мысленно сверхматерно отчитал себя за забывчивость.

— Ага… — пробормотал я. — Сорок семь…

Он потребовал:

— Покажи хоть один.

— Да у меня всего один, дубина! — возмутился я. — Говорил ведь…

— За дубину ответишь. Покажи этот "один".

Я слегка вспотел.

— Господи, обязательно покажу, но сейчас у меня его нет — припрятал в надежном месте… вообще в другом конце города.

Профессор наградил меня не шибко доверчивым взглядом:

— Ну-ну… — И тотчас задал следующий вопрос, к которому я, как назло, тоже не был готов: — А оправа и кинжал?

Теперь я взопрел окончательно.

— К-кинжал?! — кукарекнул я. — Какой кинжал, товарищ? Я же видел только оправу, а про кинжал сам услыхал от тебя!

Он прищурился:

— А может, ты и про сорок семь попугаев, то бишь бриллиантов, услыхал от меня?

— Нет! — мужественно пропищал я. — Про эти бриллианты написал в своем письме Серый.

Профессор протянул руку:

— Давай письмо.

Я с уважением ее пожал.

— Письмо, увы, пришлось сжечь. Сам понимаешь — неровен час попадется кому на глаза…

Он вежливо высвободил ладонь.

— Понимаю. Теперь я всё понимаю. Ты меня, оказывается, за чмо держишь.

Я скорбно поджал плечи:

— Да чтоб у тебя язык отсох!

— А за кого же?

Взор мой был светел и чист.

— За друга!

Какое-то время Профессор смотрел на меня точно на редкую восточную рукопись, а потом потряс своей красивой ученой балдой.

— Ну, брехун…

Я смиренно попросил:

— Не ругайся всуе. — И тут же с преувеличенным пафосом выругался сам: — Гадство, ну где же этот долбаный Кузнец!

— Ты зубы не заговаривай, умник. — Профессор затушил сигарету в пепельнице. — Гони тогда оправу, коли ничего больше нет.

И я обрадовался, от всей души обрадовался, что наконец-то появилась возможность хоть раз сказать правду.

— Оправы, брат, тоже нет. Маргарита… Владимировна сообщила, что месяца два назад она исчезла. Можешь поинтересоваться у нее сам! (И это действительно было так. По крайней мере, так сказала мне Маргарита.)

Чересчур башковитый соратник иногда — плюс, а иногда — и минус. Похоже, пока я пребывал в минусе, потому что Профессор бесстрастно заметил:

— Но это же элементарно. Выявить круг лиц, посещавших нашу прекрасную хозяюшку, и… Хотя вероятнее — это дело рук родственников или любовника. Прости за жестокосердие, Фауст, но был у твоей Маргариты после тебя любовник?

— Спроси у нее сам! — тявкнул я.

— Спрошу. Но, думаю, можно и не спрашивать: такой агрегат не может простаивать без работы. Не сопи, это комплимент. Так вот, значит, нам всего и делов, что вывернуть этого субчика наизнанку.

"Нам"… — раздраженно думал я. — "Нам"… "Вам"! А "нам" это на хрен не нужно! Ведь коли оправа первого "Скорпиона" попадет тебе в лапы, то моей репутации честного человека (вернее, ее остаткам) хана! Ведь нет никаких, ни арабских, ни персидских букв на этой чёртовой оправе. Нет и отродясь не было!.."