Задрав голову, я посмотрел на венчающие крышу буквы. Они действительно были огромны — метра два в высоту и диаметром с мою ногу. В самом деле грешно ломать такую клёвую вывеску.

Поскольку ни лучников, ни алебардщиков, ни пикинеров у трапа не наблюдалось, я решил взойти на палубу. В конце трапа была небольшая площадка, окольцованная перилами. Резная дубовая дверь, окованная ярко начищенной бронзой, несомненно вела в святая святых.

Я мысленно перекрестился и толкнул дверь, однако с подобным же успехом мог бы толкать весь этот чёртов дебаркадер. Причем до конца жизни. Но до конца времени не было, а потому я начал искать кнопку звонка. Не нашел и забарабанил по двери кулаком. Побарабанил с полминуты и стал ждать результата.

Ждать пришлось достаточно долго, но наконец дверь приоткрылась и в образовавшемся пространстве нарисовалась весьма импозантная фигура, одеянием, а главное, "бабочкой", смахивающая на официанта, зато ростом, а главное, весом — на Леонида Жаботинского в пору расцвета.

Фигура высунула наружу квадратную харю с профессионально свернутым набок явно не в процессе обслуживания посетителей шнобелем и на удивление вежливо спросила:

— Вас ждут?

Я вылупил зенки:

— Чево?

— Вас ждут? — терпеливо повторила фигура.

— А кто меня должен ждать?

— До свиданья… — Дверь попыталась закрыться, но я подставил носок ботинка, и квадратная харя вновь нарисовалась пред моими очами. Правда, теперь выражение лица хари было уже не столь вежливым, а тон не таким терпеливым.

Харя медленно и очень отчетливо проговорила:

— Пошёл вон.

При встрече с необоснованной грубостью я иногда теряюсь. Вот и сейчас:

— Что?..

— Во что! — гаркнул он, и я чуть отступил назад, якобы малодушно бормоча при том что-то типа: "Нет, ну послушайте… Но я же только хотел у вас пообедать…"

Громила зловеще улыбнулся. Похоже, он регулярно репетировал перед зеркалом — слишком уж этот оскал был киногеничен.

Отулыбавшись, он прорычал:

— Пшёл вон, сука!

Грустно вздохнув, я сделал еще шаг назад и поманил сквернослова пальцем:

— Иди-ка сюды.

Глаза его от такой наглости едва не вылетели из-под неандертальских надбровных валиков.

— Что-о-о?!

— Во что, — сообщил теперь уже я, и…

И "официант" не выдержал. Подобного хамства его горячая русская душа не стерпела и рванулась ко мне, увлекая в этом стремительном порыве за собой минимум полтораста кэгэ мослов, жира и мускулов.

Что оставалось делать? Негуманно, конечно, однако, увернувшись от пудовых кулаков, волей-неволей пришлось врезать ему пинком в пах. Он шумно выдохнул и, скрючившись буквой "зю", застыл как окаменевший от солнечного света гоблин. Практически теперь его можно было брать голыми руками.

Я и взял — треснул сначала по печени, а потом, уже оседающему на "палубу", ткнул пальцем в точку организма, которая в одном древнекитайском трактате называется… А впрочем, неважно, как она называется, главное, что пробуждения этого лестригона можно было ожидать минут через пятнадцать, не раньше.

Я уложил его поудобнее и обшарил карманы. Оружия у парнишки не было. В смысле — огнестрельного. Да и действительно, на кой официанту огнестрельное оружие? В карманчике белоснежной форменной курточки шестидесятого размера я нашел лишь кастет. Гм, "Кастет — оружие официанта"… Звучит неплохо. Да и кастет неплохой, немецкий, со свастикой. Сунул его в свой карманчик.

Шагнув через порог, я невольно присвистнул: такой шикарный интерьер в провинции, пусть даже и курортной. Паркетные полы, роскошные ковры на тех полах, мебель и тяжелые, огромные портьеры были заделаны в классическом, несколько даже пуританском стиле, в то время как оформление стен, потолков, система освещения, а также стойка бара и витрина за ней были ультрасовременными. И целая галерея впечатляющих размеров, в полный рост фотоизображений отпадных девиц на правой стене также являла пример симбиоза старого с новым: все они были не целиком, а лишь полуголые (или же полуодетые) — на одних ничего не было сверху, на других — снизу. В глубине зала посетители, похоже, обычно культурно отдыхали: в левом углу возвышалась небольшая сцена для музыкантов, которых сейчас не наблюдалось, а в правом стояли два стола для карточной игры и один бильярдный. Там тоже сейчас никто не играл, и шары с киями мирно покоились на темно-зеленом сукне. Я вздохнул и защелкнул дверь на замок.

В зале наигрывала относительно приятная музыка, и за столиками расположились пятеро или шестеро человек. Наверное, это их тачки стояли сейчас на набережной перед кабаком. Я направился к стойке бара, и выражение лица моего было самым приветливым, чего никак нельзя было сказать про тонкую и худую физиономию бармена. Да и посетители встретили меня взглядами отнюдь не любезными.

Учитывая полуспортивное телосложение большинства клиентов, а также возможное наличие в их карманах некоего арсенала, я, приблизившись к стойке, развернулся вполоборота к залу. Но впрочем, кидаться на меня аки звери покамест никто не собирался — у людей за столиками были свои проблемы и вопросы, которые они сейчас и утрясали друг с дружкой. И мало-помалу я вроде бы утратил первоначальный, вызванный моим появлением интерес публики.

Но не бармена.

Вперив в меня взгляд серо-водянистых, чуть выпуклых глаз, он негромко, почти не разжимая губ, спросил:

— Ты кто?

Я горестно покачал головой:

— Нечего сказать, радушный прием!

Он дёрнул щекой.

— А что ты за яйцо? — И тотчас же поинтересовался: — Где Валера?

Я удивился:

— Какой Валера? Ах, так мальчика зовут Валера? Вот. — Достав из кармана куртки кастет, аккуратно положил его на стойку. — Вот. А Валера… В общем, он спит.

На рыбьем лице бармена не дрогнул ни единый мускул.

— Ты псих? — коротко спросил он.

Я улыбнулся:

— Нет, не псих… — и вырвал из-под стойки его руку с зажатым в ней пистолетом. Чешский "яга" калибра 6,35!

Пистолет стоял на предохранителе, и я, невзирая на дикие крики товарища, стал выкручивать ему кисть, одновременно вежливо глядя на изумленно вытянувших шеи клиентов.

Секунд через пять раздался хруст: рука треснула в кисти и локте, и бармен кричать перестал — потерял сознание. Пистолет брякнулся на стойку, я взял его в левую руку, а кастет в правую и наконец целиком и полностью повернулся к посетителям, растерянность на лицах которых уже сменилась куда более определенными чувствами.

Один из двоих, что сидели ближе ко мне, сунул руку в карман…

Надеюсь, вы понимаете, что стрелять не хотелось, разве уж в самом крайнем случае. Поэтому я просто метнул кастет, и его острые зубья врезались парню в лоб. Бедняга без вскрика свалился со стула, а его сосед побледнел.

Я повел дулом пистолета:

— Встань.

Он медленно поднялся и начал задирать грабли кверху, хотя никто его об этом покуда и не просил.

Я же кивнул на столик, где трапезничали (да нет, уже не трапезничали) еще трое.

— Туда. Живо. И возьми стул.

Он взял и потерянно присел рядом с теми тремя, а я смахнул с бильярдного стола кий и вернулся.

— В одну линию, пожалуйста.

Они загремели стульями, пересаживаясь. Пересели. Я приземлился напротив.

— Благодарю. А теперь…

— …!…!…! — точно прорвало одного из них, самого молодого. Конкретных выражений и эпитетов приводить не буду, неудобно, но легко догадаться, что касались они исключительно меня, а также ближайших моих родственников обоего пола.

Я терпеливо выслушал все до конца, а потом, точно зулус ассегай, воткнул острый кончик кия в горло сквернослова.

Остальные ахнули, охнули, ойкнули. А он, горемыка, еще продолжал сидеть, но кровь из пробитой шеи уже стекала на рубашку и капала на брюки. Резким ширком я продвинул свое импровизированное оружие вперед до упора, а затем так же резко выдернул его из раны, и грубиян, хрипя и булькая порванной глоткой, грохнулся на красивый итальянский паркет.